Был уже полдень, когда Мелисандра проснулась. Должно быть, она хорошо выспалась. Младенец наконец у груди матери нашел тепло сильной, восхитительной женщины, мечтами и несклоняемой страстью которой она теперь гордилась, хотя гордость не могла перечеркнуть годы ее отсутствия. Но поспала она всего несколько часов, остальное время сон ее был беспокоен. Временами она вглядывалась в лицо матери — повторение ее собственного лица: роскошная зрелость, рыжеватые волосы, ставшие русыми из-за обилия седых волос. В остальное время она размышляла, выдумывая, рисуя перед глазами сценарии, бесконечные возможности.

Логика была проста, и она не обнаружила в своей голове никаких противоречий: причина существования Васлалы — в самом существовании Васлалы. Утопия, место, которого нет, которого не может быть во времени и пространстве в привычном смысле слова. Нечто иное: лаборатория, возможно, свет, может быть, идеал, находящийся в перманентном движении, заселенный людьми, покинутый ими и вновь заселенный ими; верившими, потерявшими веру и поверившими вновь. Были одни, призванием которых было мечтать, воздвигать мемориалы будущему. И были другие, на долю которых просто выпала реальность, борьба со своими собственными демонами, призвание быть одним из ветреных, уязвимых, грешных существ, ради которых и вопреки которым мечты существовали. Это были безбашенные герои, главным геройским поступком которых было рисковать снова и пытаться снова, даже, несмотря на то что мечта может оказаться призрачной и завести Бог знает куда, потому что как можно было без этого жить.

— Мелисандра! — позвала ее мать с нижнего этажа.

Она оделась. На столе ее ждал завтрак: яйца, кукурузная лепешка, кофе. Она заметила мать возле речки обрезающей лилии. В хорошем расположении духа, она села за стол.

— Я разбудила тебя, потому что у нас с тобой очень много дел, — сказала мать, заходя в дом.

Чмокнув Мелисандру в щеку, она принялась менять цветы в вазах.

«Моя практичная сторона», — подумала Мелисандра, улыбаясь.

Мать и дочь обошли всю Васлалу от начала до конца, наслаждаясь обоюдными открытиями, рассказывая друг другу основные моменты своих жизней, находя сходства, смеясь над общими странностями, над своими слабостями, над своей силой. Веселые и печальные рассказы о дедушке, о смерти бабушки смешивались с зарисовками, со штрихами, необходимыми, чтобы заполнить пустоту. Они получали ответы на вопросы, которые не раз задавали себе наедине со своим женским одиночеством. Мелисандра рассказала ей о Рафаэле.

— Ты не должна позволить ему уехать. Реши сама за него. Мужчины не умеют принимать подобные решения.

Мелисандра улыбнулась. Оглядела сады.

— У тебя будет человек, который помог бы тебе здесь… — продолжала мать. — Крестьяне из соседнего села приходят три раза в неделю, приносят мои заказы, когда спускаются в Лас-Минас. Мы вместе работаем.

— Значит, они заходят и выходят без всяких затруднений?

— Временами проход закрывается. Мы не знаем почему, но обычно они без проблем пересекают его. Это не так сложно, — повторила она. — Это всегда держали в секрете, но Васлала не была недосягаемой. Главное было не забыть, запомнить ориентиры, подождать особого преломления солнечных лучей.

— Это как смотреть вглубь сельвы сквозь воду, — пробормотала Мелисандра, принимаясь в подробностях описывать то, что довелось ей испытать. Мать подмечала некоторые ключевые моменты: преломление лучей могло сдвинуться, оно не появлялось каждый раз в одном и том же месте, но всегда в предсказуемых параметрах.

На окраинах они подошли к зоне мануфактур: деревянные здания — одни закрытые, другие открытые. Самообеспечение было основой экономики Васлалы, объясняла мать. Всё самое необходимое имелось, а от внешнего мира нужны были только некоторые основные детали для грубых, но эффективных механизмов. Поэтому в общине очень ценили изобретателей. Один из них был автомехаником и смог здесь дать полную волю творчеству.

— Он был последним умершим старейшиной. Такой же странный, как и твой отец, большой любитель поговорить… Они были очень одиноки в последние месяцы…

Беседа, — продолжала мать, — отгонявшая грусть точно назойливое насекомое, была искусством, которое процветало наиболее продуктивно. Жители Васлалы радовались возможности общаться. Они работали от зари до зари, а по субботам были танцы. В свободное время мы обязательно танцевали.

У каждого была своя обязанность и, хотя все имущество считалось общим, мы установили систему премий. Всякий, кто производил больше, чем нужно, мог выбирать: оставить это себе или же обменять.

Мать показала дочери сады, хозяйство, систему ветряных мельниц для орошения; двигатель, работающий на солнечной энергии, обеспечивающий Васлалу электричеством; индустриальный сектор для получения из древесины бумаги, тканей, пластин для постройки зданий; печи с мудреными механизмами, воспроизвести которые было бы невозможно и при помощи которых людям удавалось обрабатывать металлы, превращать золото, найденное на дне реки, в домашнюю утварь, делать стекло из песка. Методы были совершенно примитивными, заметила девушка, нечто среднее между Средними веками и парой-тройкой технологий, помноженных на человеческие возможности. Многие механизмы работали с помощью динамо-машин и канатов.

Мать сводила Мелисандру на кладбище к могилам поэтов и других обитателей Васлалы, о которых она ей рассказывала. Размытые образы, которые никогда не придется увидеть, снова вернулись к жизни.

С вершины Холма мертвых виднелась маленькая долина, на которой мать указала на участки фруктовых деревьев, кукурузные поля, пастбище, на место, где произрастали лекарственные травы, каучук. Когда Васлалу снова заселят, сказала она Мелисандре, надо будет пробудить землю от глубокого сна, активизировать все, что на время выпало из жизни.

Мелисандра рассказала ей о Тимбу, о филине, которая, возможно, к этому моменту уже была сожжена. Жители Тимбу могли бы населить Васлалу, сказала она. У них не было детей, и решение не рожать их естественным путем, а любить тех, кто нуждался в любви, ничего не требуя взамен, позволяло им рассчитывать на новое качество жизни, на ценности, которые в Васлале, возможно, станут еще ярче, настолько, что они и представить себе не могут.

— Надо будет предложить им эту идею. Думаю, она им понравится.

Они направились обратно к дому по тропинке вдоль речки. Мать в задумчивости смотрела под ноги.

— Но ты, Мелисандра, — заговорила она после длительного молчания. — Ты не хочешь остаться в Васлале?

Мы могли бы столько всего сделать вместе… — она с жадностью заглянула в глаза дочери.

— Конечно, я вернусь, мама.

«Наконец, — подумала она, — наконец-то я смогла назвать ее мамой», и продолжала:

— Я приеду навестить тебя, но я не могу остаться. Ты сама вчера сказала… сказала что-то, что очень мне понравилось, о дилемме между тем, что может быть, и тем, что есть. Я хочу то, что может быть. Синерия, река, Лас-Лусес, этот наш другой мир, находится сейчас в зародыше, пребывает в неопределенности. Я никогда не чувствовала себя более счастливой, несмотря на обрушившиеся на нас трагедии, чем в эти дни пребывания в Синерии после взрыва. Я внесла свой вклад в общее дело, обрела смысл жизни. Я никак не могла бы остаться здесь, зная, что происходит сейчас там.