– Я бы жил здесь вечно, – сказал я.

Это было позже, когда настроение у Сандора улучшилось, когда он, как он сам говорит, возликовал.

– Ты еще не видел двадцать третий, – сказал он. – Там атласное постельное белье.

Но когда мы приехали, было только семь, и ему предстояло звонить Гарнету. Тилли сидела с Джессикой в кемпере, она припарковала его примерно в четверти мили от «Боллинброк-Холла». Из нашего окна можно было увидеть кусочек того леса, где она пряталась. Я принес им рыбы с жареной картошкой, и после того как Джессика съела свою порцию – к тому времени девчонка здорово проголодалась, – она получила какао, в которое высыпали порошок из еще одной капсулы снотворного, и выключилась на всю ночь. Так что от Тилли не требовалось никаких действий, только находиться там.

Сандор прошел в ванную и принялся бриться. То место на моей руке, по которому он полоснул бритвой, заживало, но было ясно, что у меня на костяшках навсегда останется шрам. Меня это не особо беспокоило. Однажды, если Сандор и я, не приведи господь, уже не будем вместе, размышлял я, шрам будет напоминать мне о нем. Но я не хотел думать об этом. Я распаковал наши вещи, развесил их в шкафу, где нашел «плечики», обтянутые голубым атласом, и электрическую гладильную доску для брюк, а потом выложил книги Сандора – «Золотую ветвь», «Аббатство кошмаров», ту самую по медицине, ту, которую он сейчас читал, она называлась «Адриан VII»[66], и новую, которую я раньше не видел, путеводитель по «лучшим гостиницам» Восточной Англии, – на старинный письменный стол.

В этом путеводителе рядом с «Боллинброк-Холлом» стояло пять звезд. Сандор выбрал его не случайно, он знал, что ищет. Он вышел из ванной в белом махровом халате, одном из тех, что гостиница предоставляет постояльцам. Думаю, гости их воруют в огромном количестве. В этом халате Сандор выглядел великолепно. Он сразу напомнил мне плейбоя из французского фильма шестидесятых годов, такие часто показывают по телевизору. Даже то, что он сказал, тоже напоминало фразу из фильма.

– Я убью ее вот этим, если понадобится.

Это была бритва. Не знаю, серьезно он говорил или нет, что до меня, то я точно не смогу никого убить, но мне совершенно не хотелось восстанавливать его против себя, вгонять в опасное настроение.

– В этом не будет никакого смысла, – сказал он. – Несомненно, ты именно так и думаешь, что это будет бессмысленно. Мне плевать с высокой колокольни. Это будет местью, а потом я сам себе перережу горло.

На это нечего было сказать.

– Сейчас позвоню матери, – сказал Сандор. – Умаслю ее.

Я всегда думал, что умасливать Диану нет надобности. Она продолжала бы любить Сандора, даже если бы он больше никогда не заговорил с ней, если бы он плюнул ей в лицо. Она и я, мы любим его одинаково. Но иногда мне кажется – и надеюсь, что это не предательство, думать такое, – что Сандор чувствует себя сильнее, более реальным, если хотите, считая, что у них такие же отношения, как у нормальной матери и сына, который… в общем, в своих мыслях я могу произнести это слово: негодяй, выродок. В таких отношениях должны присутствовать угрозы, всякие «чтобы глаза мои тебя больше не видели», и сын, умасливающий свою богатенькую мамочку, – другими словами, все то, что, как притворяется Сандор, у них якобы присутствует.

Но у всех свои слабости, правда? Господь свидетель, я ничтожество и не пытаюсь казаться другим. Сандор позвонил Диане, и хотя я слышал только звук ее голоса, а слов не разбирал, я мог представить, как ласково она с ним разговаривает. Потом мы спустились вниз, Сандор был угрюм и мрачен, и поужинали в ресторане при гостинице. На столе горела свечка и стояла хрустальная вазочка с одной розой.

Все, что он сказал – вернее, сказал по-английски, – пока мы ели, было то, что у Дианы заканчивается действие страхового полиса. «По дожитию» – именно такое слово использовал Сандор. Ей исполняется шестьдесят или около того. Она сказала, что Сандор может получить деньги, что страховку она сделала ради него, что она много лет ждала окончания действия полиса, потому что это означало, что она сможет отдать ему кучу денег. Что-то вроде двадцати тысяч фунтов, такова была сумма. Я ожидал, что новость ободрит его, но этого не произошло.

Официант, который принес нам закуски и горячее – вернее, мое горячее, Сандор ничего не заказал, – был англичанином с саффолкским акцентом. Вероятно, его смена закончилась или он обслуживал другой столик, потому что, когда настало время подавать нам десерт – прошу прощения, сладкое, – его принес тот самый итальянец из ярко освещенного ресторана.

Естественно, через минуту они уже болтали без умолку. Я не понимал ни слова и почему-то знал, что Сандор не сочтет нужным пересказать, однако я догадался, что итальянец то ли сам уволился с того места, то ли был уволен. Какое совпадение! Хорошо было то, что Сандор мог с кем-то поболтать и отвлечься от Гарнета и Джессики, от той неприятности, в которую мы, судя по всему, вляпались.

Он был так же молчалив, как и всегда, когда мы возвращались в номер. До звонка Гарнету оставалось пятнадцать минут. Время тянулось медленно. Так всегда бывает, когда ждешь чего-то важного. За две минуты до девяти Сандор заглянул в инструкцию, где говорилось, как пользоваться телефоном, то есть как позвонить в город. Это была копия телефонного аппарата, который выпускался лет сто назад, белая с золотым узором.

Сандор набрал номер. Я вдруг начал думать о том, чтобы убить Джессику. Было бы не так плохо, если бы мы сделали это, пока она спит… хотя нет, не знаю, это все равно было бы плохо, вряд ли бы я смог стоять рядом, пока все это происходило бы, было бы очень плохо. Я услышал, как телефон зазвонил в доме Гарнета, потом гудки прекратились, и прозвучал его голос.

Сандор сказал:

– Я хочу напомнить вам, мистер Гарнет, что случится с Джессикой, если вы не согласитесь на обмен. Первое доказательство серьезности наших намерений будет лежать в почтовом ящике в восемь утра.

Только до «восьми утра» он договорить не успел, потому что Гарнет перебил его. Я не слышал, что он сказал, кажется, это было «да», «да» на все, потому что Сандор заговорил об организационных моментах, связанных с возвращением Джессики и передачей Принцессы нам, и при этом он был так доволен, что ему с трудом удавалось говорить ровным голосом, без ликующих ноток.

* * *

Мы спустились вниз, чтобы сообщить Тилли новость. Солнце только что село, и небо было еще голубым, но с оттенками фиолетово-розового на горизонте. Было тепло, все вокруг казалось спокойным и ласковым, слабый ветерок напоминал прикосновение нежной руки к лицу. Птицы уже устроились на ночлег, только лесные голуби продолжал мягко ворковать. Их было множество в кронах деревьев. Мы вспугнули фазана, и он, издав дробный звук, похожий на то, как кулаком пробивают лист бумаги, прямо перед нами поднялся, взмахивая крыльями, которые выглядели слишком маленькими для такого большого тела с блестящим медно-красным опереньем.