Нет, определенно, покоя мне здесь не будет. Я рывком откинула портьеру, открыла окно и обнаружила там Булата.

— Тихо, — шепнул он, взялся руками за подоконник и влез в комнату.

Где-то с минуту он внимательно изучал обстановку, после чего подошел к креслу и смело погладил Султана, а тот — нет, вы только посмотрите! — не только не укусил и не оцарапал наглеца, но, напротив, замурлыкал, как маленький славный котик с новогоднего календаря. Чудеса!

Булат заметил лежащую на кровати книгу:

— Я вижу, у тебя уже все есть.

— Я ее еще не читала, — запротестовала я. — И вообще не понимаю, при чем тут сказки. Наверное, это какая-то шутка?

— Ну, — философски заметил он, — иногда, конечно, люди шутят перед смертью, но это бывает крайне редко. Чаще они весьма серьезно относятся к идее перехода в мир иной.

Надо же, как заговорил. Куда только подевалась его неправильная русская речь с нескладными падежами. Сейчас Булат изъяснялся не хуже, чем профессор словесности Московского университета.

Тут я спохватилась, что не задала ему вопрос, который, по-хорошему, нужно было бы задать сразу:

— Вы, собственно, зачем пришли-то? Почему через окно?

— Чтобы эта кикимора с ресепшн не видела, — честно ответил он. — Нам не разрешается общаться с клиентами. Она мигом настучит Евдокии.

Опять Евдокия, я уже устала от этой вездесущей Евдокии.

— Давай книгу смотреть, — деловито предложил Булат. — У меня времени немного. До полуночи надо к себе вернуться.

Я не стала вдаваться в подробности, что такое случится в полночь. Честно говоря, боялась почему-то услышать какую-нибудь ахинею относительно карет и хрустальных туфелек (тут я невольно бросила взгляд на Булатовы ноги — размер сорок пятый, не меньше; чтобы сделать туфли на такую ножку, завод в Гусь-Хрустальном должен работать целый год без выходных).

Я не рискнула забираться на кровать с ногами в присутствии незнакомого мужчины, поэтому присела на край и жестом пригласила моего гостя сесть рядом. Булат взял книгу и начал ее перелистывать. Текст он не читал, зато внимательно рассматривал картинки, коих в книге было великое множество, причем иллюстрировал данный труд тот же художник, что написал картины, висящие около кабинета госпожи Лиховец.

Один рисунок Булата особенно заинтересовал. Он внимательно изучил его, хмыкнул, а потом сунул книжку мне в руки:

— Посмотри, тебе это ничего не напоминает?

Подпись под картинкой сообщала, что Иван-царевич доехал до дома Бабы-Яги. На картинке был изображен молодой человек верхом на богатырском коне (я такого видела в энциклопедии, называется «владимирский тяжеловоз»). Дом Яги выглядел вполне традиционно: неказистая избенка, особая архитектурная примета — костлявые куриные ноги. Видать, Яга не очень жаловала гостей, потому как дом ее был обнесен довольно высоким забором, в заборе торчали шесты, почти на каждом — по человеческой голове. Один шест свободен — ждет Ивана-царевича. Жутковатая картинка, в адаптированных для детей изданиях такой точно не было.

Но самым неприятным было ощущение, что где-то совсем недавно я видела нечто похожее. Не головы на шестах, конечно (такое зрелище я бы до конца жизни помнила), но…

Я закрыла глаза, сосредоточилась — и вспомнила! Ну конечно, план эвакуации при пожаре, он висел на стене в библиотеке. Все точно так, как на картинке… Я открыла глаза и сверилась с книгой. Да, так и есть: равносторонний двенадцатиугольник, только здесь, в пансионате, вместо шестов с головами были так удивившие меня башенки.

— Теперь понимаешь? — усмехнулся Булат, который все это время с интересом наблюдал за мной.

Я покачала головой:

— Нет, все равно не понимаю. Даже если кому-то пришла в голову дурацкая идея выстроить пансионат по образу и подобию вотчины Бабы-Яги, это никак не объясняет исчезновения Маришки и Алексея.

Он сделал вид, что задумался, а потом неожиданно спросил:

— Ты в детстве сказки-то вообще читала?

— Вообще читала, — сварливо произнесла я и тут же добавила: — Но не очень их любила.

— Тогда понятно. Приятно в очередной раз встретить такой незамутненный взгляд.

Он откровенно издевался. Я мысленно досчитала до десяти и предложила наглому посетителю как можно быстрее покинуть помещение, а то, не дай бог, опоздает на ужин.

— Дура, — он забрал у меня книгу, — ты что, не понимаешь, что тебе бы никто не дал отсюда уехать?! Дорога в лесу плохая, вполне могла случиться авария, а рядом бы никого не оказалось. Места здесь не слишком оживленные. Тебя бы, конечно, нашли, но было бы уже поздно.

— Бред! — возмутилась я. — Я же все равно уеду, только в субботу. Я никому не мешаю. Поживу здесь еще пару дней, им какая разница? Один фиг — первую неделю проживание здесь для всех бесплатно. С какого перепуга кто-то будет покушаться на мою жизнь?

— Будет, обязательно будет, — «успокоил» меня Булат. — Про бесплатный сыр, надеюсь, объяснять не нужно? Те, кто сюда приехал по своей воле, за это бесплатное проживание ой как дорого потом платят.

Он помолчал и добавил:

— Меня удивляет только одно: почему они вдруг стали тебя выгонять? Такого еще ни разу не было… на моей памяти.

— Может быть, просто в первый раз сюда человек попал по ошибке?

— Если бы, — задумчиво произнес Булат. — Многие передумывают, но я не припомню, чтобы кто-то уехал. Может, зря я колеса проколол. Ошибся. Может, они и вправду тебя отпустить хотели. А теперь поздно. Через два дня тридцатое…

— И что? Здесь празднуют Первое мая?

Булат ухмыльнулся:

— Празднуют… В ночь с тридцатого на первое самое празднество и начинается.

Он поднялся, попросил меня погасить свет и осторожно отодвинул занавеску.

— А ты не хочешь уйти по-людски, через дверь? — поинтересовалась я.

— Не-а, — весело ответил он. — Это значит — через ресепшн идти. Через минуту Евдокия будет в курсе, что я у тебя был. И у нее появятся вопросы к нам обоим. Мне как-то совсем не хочется на них отвечать, а ты ответов не знаешь…

Он открыл окно и ловко выбрался наружу.

— Окна на ночь запри, — донесся с улицы его голос.

Я подошла к окну и демонстративно захлопнула его, даже не попрощавшись с Булатом. Похоже, здешнее безумие — вроде инфекционного заболевания; стоит немного пожить в условиях вечных сумерек, и сам не заметишь, как станешь неадекватным.

Удобно устроившись на кровати (Султан примостился сбоку; кажется, он начал мириться с моим присутствием в его жизни), я зажгла лампу и вновь открыла книгу.

Удивительно, как по-разному воспринимаются одни и те же тексты в детстве и в… ну, скажем, более зрелом возрасте. Например, «проходите» вы в седьмом классе «Евгения Онегина». И выносите из всего романа, названного критиком Белинским «энциклопедией русской жизни», только «мой-дядя-самых-честных-пра-вил-когда-не-в-шутку-занемог…». Потом, лет в двадцать пять, перечитываете и поражаетесь тому, насколько точно показаны человеческие чувства, отношения и переживания: «так люди (первый каюсь я) от делать нечего друзья».