– Просто у него резинки закончились! – перебил Блантон, не прекращая писать отчет.

Этому противостоянию было уже лет десять, и, раз-другой послушав аналитиков, Каролина поняла, в чем суть их разногласий. Почерк убийцы формируется маниакальным подсознанием самостоятельно или вкупе с логикой, заставляющей скрывать следы преступления? У нынешней жертвы тоже щипцами были сорваны ногти, а пальцы вымочены в хлорке. Оба аналитика сходились в том, что это отчасти фетишизм, отчасти попытка уничтожить улики. Похоже, они так и не разрешили трудный вопрос: это ритуал и одновременно сокрытие или сокрытие, превратившееся в ритуал?

– Прозаичный недоумок, деревенщина, – на исходе спора пробурчал Макдэниэл.

– Фрейдист, который мочится в постель и сосет большой палец, – парировал Блантон.

Перепалка их казалась нелепой, ибо они сходились в главном: почерк Райана проявлялся в обработке трупов. После убийства он прятал тело, но потом к нему наведывался, чтобы придать ему нужный вид и ощутить свою власть. Вот тогда он срывал у жертвы ногти, вкладывал ей сорок долларов и, по всей видимости, мастурбировал. Оба аналитика говорили, что подготовка трупов – теперь самый интересный аспект дела, даже перешедшего уже в стадию отлова убийцы. Блантон рассуждал о том, что Райан соединяет в себе черты нескольких известных ему убийц (скажем, обломанные ногти были в деле, которое он только что закончил в Техасе), а Макдэниэл высказывался о редкой возможности поймать психопата, монстра, эволюционировавшего на глазах.

Но Каролина понимала, что оба остались в группе только ради того, чтобы шпынять друг друга, драться за популярность и набирать материал для очередной книги. Они кружили, точно стервятники, но проку от них было мало – ни тот ни другой не участвовали в наблюдениях и допросах, лишь целыми днями ковырялись в своих таинственных записях. Как-то на летучке Каролина через плечо Блантона заглянула в его блокнот: «Отсутствие активной жизнедеятельности микроорганизмов и посмертное смещение правой ключицы свидетельствуют о расположении останков в данном месте за две недели до их обнаружения». Этакая математическая точность ошарашивала.

Через неделю стоматологическая экспертиза установила, что найдены останки не Рэй-Линн Пирс, а скорее всего пропавшей Джейн Доу, известной под кличкой Риса. Каролина переживала, что личность Рисы так и не установлена точно, но Спайви и аналитикам было гораздо удобнее заниматься неизвестным трупом.

Лихорадочная деятельность, вызванная появлением новой жертвы, отодвинула на второй план последнюю находку Каролины – мотив Ленин Райана для убийства Паленого. Розыскная машина урчала, питаясь прахом несчастной Рисы. В офисе Каролина занималась всякой мелочевкой, стараясь изгнать мысль, последнее время не дававшую покоя, – мысль, из-за которой она вдруг останавливалась посреди транспортного потока или замирала на пути к копировальному аппарату.

Что, если Ленин Райан не убивал этих женщин?

Сомнение вспыхнуло не потому, что вдруг возникло какое-то неоспоримое доказательство. Вообще-то все имевшиеся доказательства тоже мало что доказывали, только подкрепляли веру, что с подозреваемым не ошиблись, – огромная настенная схема в окружении бесстрастных экспертиз, картотека допрошенных свидетелей, столы, заваленные квитанциями кредиток.

Но сомнение подкрадывалось и застигало врасплох, точно отдаленный рокот. Вот если б имелись образцы спермы или показания очевидцев. А так собранные улики всего лишь позволяли не исключать Райана. Все это было подобно дому, в котором только окна и нет дверей.

Конечно, тысячи людей были осуждены и на меньших основаниях. Расследование в том и заключалось, чтобы выстроить цепь совпадений, которые исключат все иные толкования и приведут к версии. Схема Спайви обеспечивала версией: убийства, начавшиеся через две недели после выхода Райана из тюрьмы; его расспросы о шлюхах; убийства Паленого, дяди Алберта и хозяина ломбарда; проулок и четвертый труп в холодильнике, на котором обнаружены отпечатки Райана; он подошел к Рэй-Линн, после чего та и Риса исчезли. Даже угрюмый окружной прокурор уже поговаривал о деле со смертным приговором.

Да нет, Каролина понимала, что сомнения ее абсурдны. Дюпри даже придумал термин для подобного состояния – «синдром выпускного альбома». На допросах родные подозреваемого непременно доставали выпускной альбом, тыкали пальцем в фото застенчивого прыщавого юнца и категорически заявляли: «Поглядите. Он не мог этого сделать».

Вот и у меня, думала Каролина, этакий синдром чужого выпускного альбома. Я возомнила, будто понимаю Ленин Райана, потому что видела его близко, лицом к лицу. То-то и оно. Интуиция, шесть лет назад украденная Дюпри, а теперь бесславно вернувшаяся, шептала: если у Райана был крепкий мотив для убийства Паленого, может, имелся мотив и для убийства шлюх? Без всяких психологических выкрутасов Блантона и Макдэниэла?

Разумеется, она не делилась сомнениями со Спайви и аналитиками, твердо убежденными, что убийца – Райан. Пусть он винил Паленого в смерти Шелли Нордлинг, это не исключало его ненависти к проституткам вообще. Письмо Шелли из приюта только подкрепляло главную версию: Райаном владела навязчивая идея о предательстве бывшей подружки.

Непоколебимая уверенность аналитиков обескураживала. Блантон утверждал, что Каролине вовек не понять извращенных фантазий Райана. Макдэниэл талдычил, что истинная чудовищность убийцы не видима глазом и состоит из суммы детских неудач и огорчений, страхов и отказов.

Но Каролина, одна дома или в машине, вспоминала глаза Ленин Райана. Как ни странно, в них не было ничего чудовищного – в них читались ее собственный страх, ее неуравновешенность, ее отчаянные попытки всему найти объяснение и втиснуть мир в кукольный домик. И тогда казалось, что аналитики слегка сбились с курса или улики намеренно всех дурачат, словно оптический трюк – ваза, составленная из двух человеческих профилей. Получалось, что вся группа работала над характеристикой вазы, и лишь Каролина постоянно разглядывала два лица.

Она посмотрела на Блантона и Макдэниэла – антиподов, наискось друг от друга сидевших за совещательным столом. Блантон низенький, коренастый и бледный, словно только что из тюрьмы; Макдэниэл рослый, загорелый, лощеный. Там же сидели Спайви и стройная девица, которую представили ассистентом продюсера новостного телешоу «Дейт-лайн». Идея принадлежала Макдэниэлу – дескать, если придать делу национальный масштаб, это поможет установить местонахождение Райана, а то и вытащить его из норы. Суть плана была в том, чтобы создать «суперантагонистическую модель» и привлечь внимание преступника к полицейскому, этакому «альфа-копу», в котором он увидит достойного противника и неудержимо захочет контакта с ним. Прежде эту роль играла Каролина, но Райан

больше не проявлял к ней интереса. Телепрограмме предстояло создать нового оппонента, вернее, двух, поскольку ни Блантон, ни Макдэниэл не собирались терять такой ангажемент.

– ФБР считает это революционным делом. – Макдэниэл обращался к ассистентке, нынче прибывшей для подготовительной работы, – смазливой девице в черных брюках, черной блузке, черных туфлях и, по прикидкам Каролины, с нулевым размером груди. Слушая аналитиков, живописавших тяготы своего труда, она трясла головой и вскрикивала «Вау!». Макдэниэл усердствовал особенно. – Извечная задача отдела поддержки расследований – поддерживать местные правоохранительные органы. Однако в нынешнем деле мы на шаг впереди, дабы предугадывать ходы Райана и в конечном счете его поймать. Что касается меня… – Макдэниэл выпятил подбородок и надвинулся на ассистентку: – Я должен его поймать. Для меня это личный вопрос.