Ленин уронил руку с листками и посмотрел на дорогу к домику Анжелы. Вспомнились тот далекий день в парке и разговор с сутенером, который чего-то плел и дрожал от страха, что сейчас его грохнут. Он говорил, что не убивал Шелли (конечно, врал) и не знает, кто это сделал. Вроде бы через несколько дней после ее исчезновения его остановил какой-то старик в переулке и сказал, что если он не уберется со своими девками, то сильно пожалеет. Конечно, чистой воды брехня, но потом Ленни порыскал вокруг лодочного центра и стройки и наткнулся на труп в холодильнике.

Эх, мозгов бы побольше, чтоб все раскумекать. Он разговаривал со шлюхами, просматривал объявления, пытаясь понять, кто хотел избавиться от уличных девок. Все без толку. Всякий человек имеет определенное представление о жизни (скажем, реки текут с гор в долины) и не постигает того, что в него не вписывается. Может, о таких, как Джон Лэндерс, он понимает не больше, чем о громе и скотине.

Ленни зашагал к дому на пригорке под сенью лиственниц. Хорошо бы здесь остаться. Приятно, когда Анжела в переднике сидит на крыльце, а на столе тебя ждет ужин.

В доме он снял рабочую рубаху и грязные джинсы, надел хаки и черную футболку, в которых приехал. Ленни постарался представить свою встречу с мистером Джоном Лэндерсом. Что он сделает – пристрелит его, как хозяина ломбарда? Слегка удивится, услышав выстрел, на миг замрет? Или он стал другим человеком?

Ленни взял бумагу и ручку. Написал «Анжела» и задумался. Потом начеркал: «По делам уехал в Спокан. Не дожидайся». Было бы круто завести свое маленькое стадо. Это что-то с чем-то.

Он собрался было подписаться «Джин», но потом зачеркнул и написал «Ленни». Погрыз ручку и над именем вписал «Люблю».

Шесть вечера, середина предпоследней патрульной смены. На берегу реки Алан Дюпри сидел в машине и радаром замерял скорость чаек. Птицы носились кагалом, но раз-другой все же удалось снять показания. Одна чайка со скоростью восемнадцать миль в час спикировала к воде. Другая зависла во встречном потоке, затем взмахнула крыльями и плавно приводнилась. Прибор показал две мили. Полет со скоростью две мили в час! Поразительно. А вот люди все усложняют.

Дюпри вежливо кивнул прохожим, но те скривились на патрульного, который радаром замеряет птиц. Ему давно не было так хорошо. Сегодня он не чувствовал себя полицейским или человеком на грани развода. Нынче он был просто Алан, которого интересует скорость чаек. Он никогда не считал службу причиной своих семейных неурядиц и терпеть не мог мужиков, винивших работу, друзей и прочее в том, что они оказались никудышными супругами. Но сейчас, без пяти минут отставник, он понимал, что работа сжирала все его время, и удивлялся, что они с Дебби протянули так долго.

Жизнь в парке сникла: чайкам надоело летать, и они поочередно приземлились на бетонную лестницу, дожидаясь, когда кто-нибудь начнет кормить уток и можно будет заняться своим прямым делом – тырить угощение. Дюпри огляделся – что бы еще замерить? Скорость плывшей утки была две мили в час, мальчишки на роликах – семь. Дюпри завел машину.

Диспетчер спросила, не съездит ли он к Южному холму, откуда поступило сообщение о взломе. Другие наряды застряли на двух ДТП. Дюпри вырулил на шоссе и добрался до съезда в самый скверный городской район, расположенный на пути в лучшие кварталы.

Обветшалые дома и заросшие лужайки у подножия Южного холма напомнили об одной его старой теории. Называлась она «теория дворовой относительности». Дюпри считал, что преступника можно определить по степени ухоженности его двора. Теория зародилась в кварталах, где торговали наркотиками, беспрестанно случались драки и бытовые скандалы. Со временем Дюпри подметил, что полицию почти никогда не вызывают в дома с ухоженными дворами. Дело не в материальном достатке или национальности хозяев, а в занудном ручном труде. Согласно теории Дюпри, у преступников не хватало терпения на работу во дворе. Преступление, считал он, это и есть нехватка терпения. Хочешь быстро разбогатеть? Хочешь трахнуть бабу без всяких ухаживаний? Хочешь избавиться от делового партнера без судебной мороки и откупных? В этом и разница между преступниками и нормальными людьми. В терпении.

А что в престижных районах? Взбираясь на Южный холм, Дюпри ехал по Алтамонту, где иной уровень жизнь был заметнее уровня подъема. Наверное, среди здешних белых воротничков водились преступники, но можно спорить на что угодно: сами они не ухаживают за розами – нанимают садовников. Как и те, на чьей совести лопнувшие банки. У них тоже работает прислуга. Дворовый труд – время раздумий и голоса подсознания, время, когда виновному от себя не скрыться.

Как все хорошие теории, теория Дюпри могла бы найти практическое применение, если б автору удалось доказать причинно-следственную связь между заросшей лужайкой и преступлением. И тогда наказанием наркоторговцам стала бы стрижка газонов, а тюрьмы превратились бы в фирмы по озеленению территорий.

На Южном Алтамонт-бульваре старые особняки окаймляли утес, смотревший на город. Диспетчер сообщила, что один наряд заканчивает с ДТП и вскоре прибудет в помощь. Дюпри припарковался и вылез из машины. Столетний трехэтажный особняк с белыми колоннами. Раза в четыре дороже дома, на который наскребли они с Дебби. Проехал пятнадцать кварталов – и оказался в другой вселенной.

На подъездной дорожке соседнего дома стояла пожилая женщина с садовыми ножницами в руках. Она показала на распахнутую парадную дверь особняка:

– Я заметила свет в доме, а потом увидела открытую дверь. Джон и Эдит на озере. Почему я и позвонила.

Дюпри посмотрел на ее ухоженные розовые кусты:

– Вы правильно сделали.

Конечно, следовало дождаться поддержки и лишь потом входить в дом, где предполагался взломщик. Но Дюпри знал, что внутри уже никого нет, и в последние дни службы не желал сомневаться в своем чутье. Он выключил рацию и, просунув голову в вестибюль, крикнул:

– Воры, вы там?

Никто не ответил, и Дюпри прошел к панели сигнализации. Разумеется, преступник обрезал провода и вынул аккумулятор из настенного монитора. В ванной он увидел окошко, через которое грабитель проник в дом. Работал профессионал.

От мысли, что еще водятся настоящие профессионалы, даже взгрустнулось. Казалось, всех их давно переловили и остались одни юнцы, которым не хватит мозгов и терпения вырасти в настоящего взломщика. Только и могут, что искать наркотики, тырить мотоциклы из гаражей и шарить по машинам. Но этот парень знал, что к чему, и Дюпри даже слегка пожалел о своем скором уходе.

Но ради чего оставаться? Ему сорок восемь. Двадцать лет выслуги и еще шесть сверху в виде добровольного наказания. Почти все ребята, с которыми он начинал, уже на пенсии или на инвалидности и теперь играют в гольф или служат охранниками. Некоторые пошли в частные детективы и нынче на побегушках у вшивых адвокатов, которых прежде терпеть не могли.

Дюпри рассчитывал, что отставка спасет его от старческого нытья – дескать, мир окончательно испаскудился. Он не хотел закончить никчемным брюзгливым пердуном. Он хорошо помнил, как когда-то ворчали старые копы: на кой черт зачитывать арестованному его права? кто удумал брать баб в патрульные? что за фигня – до приезда фотографа не трогать улики? Как ни странно, теперь он тоже не хотел меняться, не хотел признать, что Спайви владеет современными методами расследования. Но самое удивительное – как быстро подступила старость.