и выглянула из-за шторы. У двери стояли двое военных, и я тупо подумала: я убью этого Дона Даулинга. В течение нескольких следующих недель стук в дверь нашего дома раздавался регулярно и всегда по вечерам, когда отец и Сэм были на смене.

Ни отцу, ни Сэму я ничего не рассказала — так велико было овладевшее мной чувство унижения. Кроме того, я боялась, что Сэм может разделаться с Доном, если узнает об этом. Чтобы успокоить нервы и избавиться, в какой-то мере, от страха, я каждый вечер подкрепляла свои силы бокалом виски. Два бокала, если я могла себе их позволить, обеспечивали мне глубокий, без сновидений, сон. Если я выпивала еще и в гостях у Молли, язык мой начинал развязываться, я становилась доверчивой и говорила, говорила о чем угодно, находя в этом утешение. И Молли слушала меня, никогда не прерывая, как Додди, репликой: «Ради Бога, захлопни свою мышеловку!»

Виски было в дефиците, и я доставала его через Молли, а она — через знакомых парней. Как-то вечером я возвращалась от нее, размышляя о том, что парочка стаканов обеспечит мне крепкий сон, приглушив тревожные мысли, прорывающиеся в мое сознание.

После того как отец пожелал мне спокойной ночи и ушел в комнату, я подогрела виски и выпила сразу, не поднимаясь, как обычно, наверх. Спиртное подействовало немедленно, не успела я еще и раздеться. Едва прикоснувшись к постели, я сразу же уснула.

Не знаю, сколько я проспала, меня разбудило пение Дона. Я повернулась на бок, накрыла голову одеждой, но его голос упорно проникал в мои уши. Я легла на спину и устало открыла глаза. Наверняка он был вдрызг пьян, если так орал: даже из своей комнаты, находившейся в задней части дома, я все отчетливо слышала. Грохнула входная дверь, потом он прошел через гостиную на кухню. Я не услышала голоса тети Филлис — только то, как Дон орал в ответ. Через какое-то время на лестнице послышались его тяжелые шаги, потом с шумом распахнулась дверь в спальню, и пение загрохотало буквально в моих ушах: он горланил мотив популярной песенки, но с измененными словами — как обычно, непристойными. Так Дон бесновался около получаса, потом пение внезапно прекратилось. Воцарилась тишина, и я снова заснула. Как часто в последнее время, мне приснилось, что я тону, и это всегда происходило в одном и том же месте, между двумя скалистыми уступами; меня никогда не удивляло, что река протекает через мою спальню. Когда подошел тот самый фрагмент сна, где я начинаю пронзительно кричать и хвататься за чью-то невидимую руку, я была неожиданно разбужена — не только шумом, но и ощущением чьего-то присутствия в комнате. Приподнявшись, опираясь на локоть, я прошептала:

— Это ты, Констанция?

Ответа не последовало. Комната должна была утопать в кромешной тьме, потому что теперь я всегда оставляла на окнах светомаскировку, но мои запорошенные сном глаза и затуманенный мозг отметили, что я могу видеть небо. А потом я увидела что-то еще — огромный мужской силуэт.

Как во сне тщетно зовешь на помощь, так и сейчас, наяву, ни одного звука не слетело с моих уст. Так быстро, насколько позволял мой выросший живот, я вскочила на кровати и застыла, касаясь головой потолка и прижавшись спиной и руками к стене. Даже прежде чем мужчина заговорил, я поняла, что это Дон.

— Только пикни — и я прикончу тебя.

Я стояла, онемев, по-прежнему не в силах закричать.

— Фенвикская шлюха. Я пришел, чтобы ты меня обслужила. Есть возражения? — низким отчетливым голосом, в котором совершенно не слышалось интонаций пьяного человека, проговорил он. Я знала, что он тверд в своих намерениях и трезв. — Ты не можешь упрекнуть меня в том, что я был нетерпелив — я ждал долго… целые годы. Теперь я взгляну на этот твой бюст, который мать набивала тебе, чтобы он казался больше, и еще кое на что…

Он молча шагнул ко мне, и с моих губ сорвался пронзительный крик:

— Отец! Отец! Отец! О-тец! О-тец!

Я повернулась лицом к стене, царапая ее ногтями, продолжала кричать. Руки оторвали меня от стены и увлекли на кровать, и лишь когда я узнала страдальческий голос отца, перекрывающий мой собственный, я замолчала.

— Ради Бога, дочка, что случилось?

— О! О! О! Папа, о папа!

— Успокойся! И ты, Констанция, тоже. Тише, я говорю! Боже мой, да ты поднимешь на ноги всю улицу. В чем дело? Подожди, зажгу свечу.

Дрожа и всхлипывая и едва не задыхаясь, я указала на окно, и только теперь осознала, что шторы раздвинуты и оно широко раскрыто. Отец закрыл окно, задернул шторы, потом зажег свечу.

— Ложись.

— Нет, нет, я спущусь вниз, — я с трудом надела платье и с Констанцией, повисшей у меня на руке, спустилась на кухню. Отец последовал за мной и уже другим тоном произнес:

— Расскажи, что случилось.

Я подвинула стул к почти угасшему огню и, сгорбившись над ним, пробормотала:

— Кто-то влез в окно… какой-то мужчина.

— Мужчина? — переспросил отец. Потом он взял ремень и через подсобку направился на задний двор. Через несколько минут он вернулся. Лицо его было угрюмым.

— Ты видела, кто это был? — тихо поинтересовался он.

— Нет, — ответила я, не глядя на него. Неизвестно, какие были бы последствия, если бы я назвала имя Дона. Более того, если бы отец узнал, кто это был, то и Сэм узнал бы тоже, а Сэм не должен был знать — в этом я была уверена. Подозревать он, конечно, будет, но если нет доказательств…

— Лестницы нет, а водосточная труба проходит далеко от окна. Не понимаю, как он мог забраться…

Даже не глядя на отца, я знала, что он прикидывает расстояние между спальней тети Филлис и моей. Их разделяло десять футов, а возле каждого подоконника находились большие скобы: отец собственноручно укрепил их за несколько лет до описываемых событий. Через скобы были пропущены бельевые веревки; они проходили и сквозь кольца на концах высоких шестов, прибитых к стенам дома, — таким образом развешанное на ограниченном пространстве двора белье могло просушиваться ветром с холмов. Любой, ухватившийся за водосточный желоб и имевший достаточно длинные ноги, и к тому же обладавший бесшабашным характером, мог преодолеть промежуток между двумя окнами.

Я знала, что не должна позволить отцу прийти к вполне определенным выводам, иначе смертоубийства было бы не избежать, а потому стыдливо рассказала об инциденте с солдатом.

Отец выругался про себя, потом, собираясь пойти в подсобку, поразил меня