Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Думаю, что у меня нет выбора, Иайа. Таким уж сделали меня боги.
— Да, боги наделяют нас способностями, просим мы этого у них или нет, а потом не оставляют нам иного выбора, как воспользоваться ими. У нас есть основания обвинять богов во многом. Но я думаю, вы понимаете, что не боги сделали вашего сына немым, — понизила она голос.
Озадаченно сдвинув брови, я уставился на Иайу.
— Этой ночью я несколько раз смотрела на него, чтобы убедиться в том, что он спокойно спал. И слышала, как он вас звал.
— Как? Звал меня? Произносил слова?
— Да, и так же четко, как сейчас я говорю это вам, — говорила она. — Он говорил: «Папа, папа».
Я выпрямился в седле и посмотрел сверху на Иайу, совершенно сбитый с толку. У нее не было причин обманывать меня. Обернувшись, я взглянул на Экона, ответившего мне унылым взглядом.
— Чего мы ждем? — заторопила Олимпия. Приняв решение, она была готова действовать. Александроса, видимо, одолевали сомнения, но потом его лицо приняло выражение такой решимости, которой мог бы позавидовать любой стоик.
Помахав остававшейся Иайе, мы вчетвером тронулись в путь.
Из густого Авернского леса мы поднялись на высокий, обдуваемый ветром гребень горы, господствующий над Лакринским озером и лагерем Красса. По всей долине стояли большие султаны дыма от печей. Люди, должно быть, были заняты едой. Сквозь эту дымку я видел большой амфитеатр деревянной арены, заполненный зрителями. Лица на таком расстоянии были неразличимы, и только пестрели яркие одежды, которые люди надели ради праздника и прекрасной погоды, выдавшейся в этот свежий осенний день. Я слышал стук мечей о щиты. Смутный общий шум толпы разрастался до раскатистого гула, вероятно, доносившегося через залив до Путеол.
— Должно быть, поединки гладиаторов еще не закончились, — заметил я, прищуриваясь, чтобы лучше рассмотреть происходившее на круглом пятне арены.
— У Александроса острые глаза, — заметила Олимпия. — Что ты там видишь?
— Да, гладиаторы, — подтвердил он, защищаясь рукой от солнца. — Очевидно, уже прошло несколько боев, я вижу на песке лужи крови. А сейчас одновременно дерутся три пары. Три фракийца против троих галлов.
— Почему ты так думаешь? — спросила Олимпия.
— Это видно по их оружию. У галлов длинные выгнутые щиты и короткие мечи, металлические ожерелья на шеях и плюмажи на шлемах. Фракийцы сражаются с круглыми щитами, длинными кривыми саблями, в круглых шлемах без козырька.
— Спартак-фракиец, — заметил я. — И Красс, несомненно, выбрал фракийцев, чтобы толпа могла излить на них свой гнев. И если они будут терпеть поражение, то ждать милосердия от зрителей им не придется.
— Вот упал один галл! — сказал Александрос.
— Да, вижу, — сощурился я.
— Он отбросил в сторону свой меч и теперь поднимает указательный палец, прося пощады. Должно быть, он сражался храбро, зрители приветствуют его. Видите, как они размахивают платками? — Арена была похожа на сосуд, полный трепетавших голубей — это толпа энергично размахивала белыми платками. Фракиец помог галлу подняться на ноги, и они вместе направились к выходу.
— А теперь падает фракиец! Видите, он ранен в ногу. Как хлещет из раны кровь! Он вонзает свой кинжал в песок и поднимает палец. — Со стороны арены донеслись свист и шиканье, исполненные такой ненависти и кровожадности, что волосы у меня встали дыбом. Толпа не размахивала платками, а потрясала в воздухе сжатыми кулаками. Поверженный фракиец откинулся на локти, открывая обнаженную грудь. Галл опустился на одно колено, взялся обеими руками за свой короткий меч и погрузил его в сердце фракийцу.
Олимпия отвернулась. Экон продолжал смотреть как загипнотизированный. Лицо Александроса горело, выражение жесткой решимости, с которым он выехал из Кум, казалось, охватило все его существо.
Торжествующий галл обходил по кругу арену с высоко поднятым в воздух мечом, под одобрительные возгласы толпы, а тело его противника в это время тащили к выходу, оставляя на песке длинный кровавый след.
Последний фракиец внезапно сорвался с места и стал убегать от своего соперника. Толпа злобно смеялась, глумясь над несчастным. Галл устремился за ним, но фракиец далеко оторвался от него, не желая драться. Публика в амфитеатре заволновалась, и не меньше дюжины зрителей бросились на арену, некоторые с плетками в руках, другие с длинными раскаленными докрасна железными прутьями, концы которых дымились. Они тыкали ими в тело фракийца, обжигая ему руки и ноги, заставляя его дергаться и корчиться от боли. Его хлестали плетками, подгоняя обратно к сопернику.
— Эти люди сошли с ума, все до одного. Мы ничего не сможем сделать! — Олимпия вцепилась в обнаженную руку Александроса, вонзив в нее ногти.
Александрос смотрел на это отвратительное зрелище, крепко стиснув зубы.
На арене фракиец наконец решил продолжать бой, ринувшись на галла с пронзительным, безумным криком, перекрывшим гул толпы. Это застало галла врасплох, и он стал отступать, спотыкаясь и падая на спину, поднимаясь лишь для того, чтобы прикрыться щитом, но фракиец был неумолим и под громкий стук щитов наносил один за другим удары своим выгнутым кинжалом. Галл был изранен. Он отшвырнул в сторону свой меч и как безумный размахивал в воздухе рукой с поднятым пальцем, прося пощады.
В воздух взлетели и белые платки, и сжатые кулаки. Последних становилось все больше, и толпа уже скандировала: «Убей его! Убей его! Убей его!»
Вместо этого фракиец также отбросил кинжал и меч. И тогда зрители снова набросились на него со своими плетками и железными прутьями. Они хлестали его и били железом со всех сторон, заставляя отплясывать какой-то страшный судорожный танец. Наконец он схватил с земли свой кинжал. Они толкали его к галлу, истекавшему кровью от ран на руках. Галл перекатился на живот. Фракиец упал на колени, и несколько раз вонзил кинжал ему в спину под напоминавший пение крик толпы: «Убей его! Убей его! Убей его!»
Фракиец встал на ноги и поднял в воздух свой окровавленный кинжал. Он двинулся по арене, изображая какую-то странную пародию на круг почета, комично поднимая колени и словно катая голову по своим плечам, что очень смешило публику. Бушевал целый хор свиста, шиканья, улюлюканья и раскатистого хохота, которому вторило эхо арены. Зрители опять пустились за фракийцем с плетками и прутьями, но он, казалось, не чувствовал боли и лишь нехотя позволял им оттеснять себя к выходу и из поля зрения наших глаз.
— Ты еще не насмотрелся, Александрос? — хрипло прошептала Олимпия. — Эти люди разорвут тебя на части прежде, чем ты успеешь произнести хоть слово! Красс дает им как раз то, чего они хотят… ты ничего не можешь сделать — ни ты, ни Гордиан и никто другой, — чтобы это остановить. Едем обратно, в Кумы!
Я видел огонь в его глазах. И ругал себя за свою самонадеянность. Зачем вести его к Крассу, если это может кончиться лишь еще одной бессмысленной смертью? Что я был за идиот, воображая, что доказательство его собственной вины могло бы вызвать угрызения совести у Красса или что простая истина могла бы склонить его к отказу от кровавого развлечения, которого так жаждала толпа? Я был готов отослать Александроса с Олимпией обратно, в морскую пещеру, когда от арены донеслись звуки труб.