— Не торопится мой жених. Наверное, боится потерять свободу…

Шульгин вдруг резко остановился и покраснел.

Он заглянул в глаза улыбающейся Елены и покраснел еще гуще:

— Так это я — жених?

Елена рассмеялась, оттолкнула его локтем и пошла одна легкими шагами, будто и не трудилась она только что несколько часов подряд в перевязочной.

— Елена, постой, — горячо воскликнул Шульгин, — о какой свободе ты говоришь? Причем здесь свобода… без тебя… Вот что я хочу тебе сказать…

Елена неожиданно дернула его за рукав:

— Послушай, дурачок, птицы поют…

— Какие птицы? — недоуменно взлетели брови Шульгина.

В наступившей тишине вдруг раздался тонкий свистящий звук, будто невидимая птица приоткрыла на мгновение маленький клюв.

— Ложись, — ахнул Шульгин и, заграбастав Елену сильным движением, бросил ее на землю под бок каменного валуна, обросшего редкой плешью прошлогодней травы.

Тут же полой бушлата накрыл ее хрупкое тело и прошептал горячо в раскрытые ужасом девичьи глаза:

— Не птицы это… Обстрел. Под снайпера попали. Поняла? Не шевелись.

Елена покорно замерла, с робостью глядя на решительное лицо Шульгина. Свистящий звук еще раз пропел в воздухе краткой птичьей трелью. И на валуне появилась тонкая царапина. Шульгин улыбнулся и зашептал Елене на ухо:

— Видишь, какая опасная птичка. Не бойся. Мы здесь в мертвой зоне. И теперь тебе придется меня терпеливо выслушать. Слушай, Елена, я, конечно, дурак, ты это правильно понимаешь… — Шульгин потер затылок и пожал плечами.

— Да, конечно, я неисправимый… Мне следовало с самого начала сказать тебе…

Шульгин осторожно сжал Елену за плечи, сердце у него застучало с перебоями.

— Я хочу сказать тебе… — Андрей поцеловал задрожавшие пальцы взволнованной Елены, и дыхание его полностью прервалось.

— Тысячу раз хотел сказать…

Вновь пропела невидимая птичка, и каменная пыль посыпалась на Шульгина, но он только отмахнулся с досадой и сердито произнес:

— И ни разу не сказал вслух… — Шульгин смутился. — Меня может оправдать только одно… Я боюсь, что ты не скажешь мне да…

Елена вдруг крепко прижала его голову к себе и прошептала:

— Это что предложение? Правда?..

Шульгин кивнул головой.

— Может, я тороплюсь? Вокруг такое творится. Сегодня жив, завтра…

Елена прикрыла ему рот ладонью.

— Завтра будет завтра. А сегодня — лучший день в моей жизни. Ты мне сделал предложение, правда?

— Правда…

— Тогда скажи, ты любишь детей?

— Глупая, — шепотом ответил Андрей, — я же не урод. Люблю детей, люблю… Можешь не сомневаться. Я хочу стать хорошим отцом…

Майор медицинской службы сердито шагал от командирского блиндажа к солдатским палаткам, расставленным на камнях. Малиновый кант выглаженных бриджей взлетал хлыстом. Левая щека майора едва заметно подергивалась. От глаз тянулись неприязненные морщины…

— Подготовьте пять человек к эвакуации, — сказал он, не глядя в глаза Орлову.

— Да, да… Именно, пять человек! Всего пять человек, — майор втиснул крупные кулаки в карманы.

— Пять человек, представьте себе. Приказано… с каждой роты эвакуировать пять самых тяжелобольных. Совершенно неспособных продолжать операцию. Никогда не думал, что пять — это такая нелепая цифра.

Орлов молчал. Молчал Булочка. Молча остановился возле них подошедший Шульгин.

Они внимательно разглядывали майора, стараясь понять смысл его ясных фраз.

— Что вы на меня смотрите? — майор раздраженно затряс головой. — Лично я не знаю, кого отправлять? Я отправил бы всех, кого отметил в своих списках. Не раздумывая…

Он вынул из кармана скомканные листочки. Стал расправлять измятую бумагу дрожащими пальцами.

— Я не знаю, кто из них способен крепко стоять на ногах. Вам виднее. Что я могу сказать? И зачем только нужен был этот маскарад? — он произнес последнюю фразу в сторону штабных окопов.

Орлов спросил напрямик:

— Так это не ваше решение?

Майор вздрогнул:

— Я еще считаю себя врачом. И потом, согласно устава, я не имею права принимать решения. Я имею право только давать рекомендации. Я пишу, нуждается в освобождении, если вы еще не забыли формулировки. Эти мои рекомендации не являются обязательными для командиров.

Он горько усмехнулся:

— Освобождает от службы не врач, а командир. Врачи не имеют права покушаться на единоначалие.

Он отвернул лицо в сторону, пробормотал про себя:

— Сегодня я, кажется, впервые пожалел, что я военный врач.

Он с силой сжал Орлову руку:

— Офицеры санчасти и санитары останутся в ротах. Это решение я могу принять самостоятельно независимо ни от кого. Медицинская помощь будет оказываться на местах. Наша комиссия… она никуда не уедет. Врачи останутся в подразделениях…

Орлов почувствовал, что пальцы начальника медслужбы нервно дрожат на его руке.

— Это все, что я могу сделать. Попрошу только найти нам что-нибудь подходящее для гор. Не светить же нам малиновым кантом, — майор дернул себя за бриджи. — Вы уж извините, специальной формы у нас не было.

Офицеры улыбнулись:

— Ничего, ничего, товарищ майор. Подменку организуем. Бушлаты подберем, тельняшки, свитера…

— Правда, не ручаемся, — лукаво взглянул на врача старшина, — что подменка будет без живности…

— Ничего, не барышни, — усмехнулся майор. — Хотя не думал, что придется уживаться в одной рубашке с этими насекомыми. Врач с педикулезом… — майор улыбнулся с облегчением, повернулся к Шульгину.

— Кстати, Андрей Николаевич, мы с вами практически не общались, но я с вами хорошо знаком. Заочно. Вы догадываетесь, кто мне постоянно рассказывает о вас? И обо всех ваших товарищах. Кроме того, я слышал ваши песни. Они у меня записаны на пленку. Даже не знаю, как к вам и обращаться? На «вы» — как-то тяжеловато, это вас старит, на «ты» — уж слишком вы опытны и многое видели для ваших лет.

Андрей рассмеялся:

— Вот это не проблема. Конечно, на «ты». «Вы» — слишком холодное словечко.

И тут же продекламировал с улыбкой:

И с уст моих лишь только «вы»,

Усталое, сорвется сухо.

И в лепет упадет молвы,

Тяжелое, но легче пуха…

— Это ваши стихи, — майор внимательно взглянул на Андрея, на мгновение задумался. — Действительно, для ваших лет «вы» — это слишком холодное словечко. Окажемся в полку, непременно зайдите ко мне в гости. Я буду очень рад…