Случилось это в конце ноября сорок третьего, вскоре после того, как Луку из тайги вывели. Кирилла тогда простыл и слег, Халтурин же отлежался, поправился дня за три и опять в тайгу подался, беглых искать. Кирилла еще предостерег его: не ходи в одиночку, тайга есть тайга, и теперь там не только медведи лежат… Халтурин же парень молодой был, здоровый, лишь отмахнулся: я, мол, в разведку схожу, следы посмотрю. Ушел — и с концом. Через две недели милиция на конях верхами приехала, к Кирилле пришли, расселись у порога. А он недавно только встал, еще ноги подрагивали.

— Собирайся, Кирилла Мефодьич, пойдем Халтурина искать, — сказал начальник милиции. — Верхом-то как-нибудь, поди, выдюжишь. Без тебя мы не найдем. Снег еще мелкий, болота замерзли — пройдем.

Кирилла новые катанки надел, новый полушубок, котомку с припасом на плечи — и в седло. Поехали впятером, одного безлошадного милиционера в Макарихе оставили. И лишь отъехали от двора — Марья провожать пошла, — вывернулся откуда-то Тимка. Ему тогда уже девятый год шел. Бросился он к отцу, повис на стремени.

— Тятька! Не езди, тятька!

— Я скоро, сынок, скоро, — попробовал уговорить Кирилла. — Я на коне мигом обернусь.

Марья оттащила Тимку, но тот вырвался и снова к отцу.

— Тятенька, миленький, — заплакал. — Не уезжай, тятя…

Кирилла понужнул коня, перевел его в крупную рысь, и только снег заклубился. Тимка же бросился к матери, обнял ее — глаза горят, щеки огнем пылают. И вдруг тихо так, уверенно сказал:

— Уж не приедет наш тятенька…

Марья насторожилась — типун тебе на язык, — шлепнула еще, тычка дала. Тимофей опустил голову и пошел себе по улице…

Халтурина они нашли в этот же день. Он лежал раздетый до исподнего, уже припорошенный снегом, с открытыми, застывшими глазами. Кирилла молча подошел к нему, опустился в изголовье и, оттаяв ладонями веки, прикрыл их.

Убили из засады, видно, долго караулили у лыжни — снег протаял, просел — и, пропустив вперед, выстрелили в затылок. Кирилла закладывал один круг за другим, пока не подсек выходной след убийц, уже присыпанный свежим снегом. Нужно было спешить: вот-вот мог разыграться буран, и тогда все пропало. Тело Халтурина завернули в солдатское одеяло, закопали в снег, придавили сверху валежником от зверья.

Убийц было двое, шли они без лыж петлями, зигзагами, то расходясь, то вновь соединяясь. Стемнело рано, пришлось остановиться на ночлег. Чтобы не выдать себя, решили огня не разводить, лошадям рассыпали по пригоршне овса, сами пожевали мерзлого хлеба.

— Как ты думаешь, Кирилла Мефодьич, ваши Халтурина убили? — только и спросил начальник милиции.

— Наши не могли, — уверенно сказал Кирилла. — Как же на человека руку поднять?

Всю ночь боялись: ждали бурана, однако к утру вызвездило и ударил морозец. Чуть свет передрогшие, закуржавевшие лошади и всадники пошли по следу. Двигались быстро, дольше распутывали петли, пока не вырвались из лесов на широкие болота. Тут убийцы шли уже прямо, надеясь на скорый буран.

— Неужто наши? — вдруг спросил Кирилла. — Идут-то в Федоровский урман, а там избушка… Чужие ее не знают…

К Федоровскому урману они подъехали, когда солнце пошло на закат. Спешились, привязали лошадей — до избушки рукой подать. Начальник милиции стащил с себя трехлинейку, подал Кирилле.

— Возьми, у меня наган есть…

Кирилла помедлил, однако винтовку взял, загнал патрон в патронник и пошел вперед.

— Погоди, — остановил его начальник. — Теперь наша работа… А ты, Кирилла Мефодьич, жизнь побереги, она для фронта нужна. Мы тебе повестку привезли…

— Если это наши — тут и моя работа, — сказал Кирилла. — Да мне и надежней. Меня-то не тронут.

К избушке подошли тихо, еще издалека увидели дым из трубы — значит, там. Низкая дверь, окошко на одном уровне со снежным сугробом и такое узкое — человеку едва пролезть. Избушка была наполовину врыта в землю и походила на дзот. Милиционеры залегли в снег, и тут у одного из них сорвался замерзший затвор. Выстрел прозвучал так неожиданно, что все замерли, не сообразив вначале, кто и откуда стрелял. И только по теплому стволу винтовки определили да по пустой гильзе, оказавшейся в патроннике милиционера. Дверь избушки распахнулась, и в проеме на мгновение показалось бородатое лицо.

Кирилла опустился под дерево, снял шапку:

— Наши…

Начальник милиции подполз к нему, в сердцах ударил кулаком по снегу.

— Теперь без пальбы не взять! Выкури их оттуда попробуй!

И будто в подтверждение его слов из зимовья ударил гулкий ружейный выстрел. Пуля выбила щепу на дереве в вершке от головы Кириллы, срезала сосенку.

— Уходите! — проорал кто-то из избушки. — Всех тут положим, у нас патронов хватит!

Кирилла прислонил винтовку к дереву, положил возле приклада шапку.

— Я сейчас к ним пойду, — сказал он. — Уговорить попробую. Меня они не тронут… А вы тайком от глухой стены заходите.

— Черт, гранату бы! — выругался начальник милиции. — Сколько прошу — не дают. Не положено, в бога душу…

— Не ругайся, — остановил его Кирилла. — Я словом попробую. — Он встал, выступил из-за дерева и поднял руку: — Фома! Данила!.. Не стреляйте, я это, Кирилла Белоглазов!

Из зимовья не отвечали. Только, прорвав пленку бычьего пузыря, из окошка высунулся винтовочный ствол. Кирилла пошел к избушке, а начальник милиции вместе с двумя милиционерами побежали лесом, огибая поляну, чтобы зайти со стороны глухой стены.

— Фома! — окликнул Кирилла, остановившись метрах в десяти от зимовья. — Одумайся, Фома, не стреляй, не бери больше грех на душу. Кладите ружья и выходите.

— А-а! — заорал Фома. — Ты антихристу продался! С ними заодно! Сюда привел!

— Ты тогда меня не послушал, Фома, и теперь артачишься, — проговорил Кирилла. — И Данилу на грех толкнул… Кто из вас Халтурина стрелял? Ты, Фома?

— Ну, я, я! Что ты мне сделаешь?

— Бог тебя накажет, Фома, — сказал Кирилла. — Данилу отпусти от себя, не дай пропасть безвинной душе. Христом Богом прошу тебя.

— Я отпущу — ты его на смерть пошлешь? За власть анчихристову помирать?

— С анчихристом сражаться пошлю, Фома, — Кирилла сделал еще несколько шагов. — На святое дело пошлю. И тебя посылал, да не послушался ты, великий грех на душу принял. Не за верою ты в тайгу пошел, от смерти спасаться, потому как боишься ее!

— Будто ты ее не боишься! Сам, небось, в Макарихе сидишь! — огрызнулся Фома.

— Не боюсь, — сказал Кирилла. — Потому и к разуму твоему пробиваюсь. Отпусти Данилу, дай ему перед людьми и Богом грех искупить.

Милиционеры мелькали среди деревьев на опушке, до зимовья бежать им было еще метров двести. Кирилла сделал еще три шага и остановился напротив оконца, не теряя из виду дверь. Некоторое время из избушки не отвечали.