— К Марье Белоглазовой идешь, девонька? — спросила она.

— Да, к Марье Егоровне.

С виду лицо старушки было добрым, печальным, только вот губы поджаты, словно обиду затаила.

— А кто ей приходишься-то? Сродственница, что ли?

— Нет, это наши знакомые…

Старуха долго молчала, видно соображая что-то, затем, оставив свечу, спустилась вниз и принесла кусок пирога с капустой и полкринки молока.

— Поешь-ка вот… На голодное брюхо черти сниться будут… Мой старик тут все маялся, все ему черти виделись, в избу просился…

Анна поела, пирог еще был теплый, а молоко из погреба — сразу заломило зубы. Старуха молча выждала, когда опустеет кринка, снесла ее вниз, и Анна подумала, что хозяйка больше не вернется, однако через несколько минут на лестнице послышалось ее сопение.

— Ты вот что, девонька, — начала старуха, присаживаясь в ногах. — Скажи-ка мне, что это люди про вас плохое говорят?

— Я н-не знаю, — растерялась и испугалась Анна. — Кто говорит?

— Да говорят, — уклончиво бросила Мальцева и узловатыми пальцами сняла нагар свечи. — Сказывают, будто вы по избам ходите, скверну разносите, Бога хулите. Будто на скотину порчу наводите…

— Что вы, бабушка! Это неправда! — Анна села, и огонек свечи затрепетал, закачались огромные тени. — О нас такого сказать не могли…

— Не стану же я, старуха, врать, — обиделась Мальцева. — Слышала от людей, потому и говорю. Марья вас приветила, а вы на ее дворе чуть старика Петровича не убили. А ну как ты ночью-то поднимешься да меня топором по голове?.. Я не Марья, а сразу спрос учиняю. Почто ко мне пришла? Марья советовала?

— Нет, я сама… Но если так, то я уйду. — У Анны слезы навернулись, вдруг так обидно стало, больно: кто же мог этакий вздор наговорить? О случае с Петровичем уж в Останине знают…

— Погоди, куда ты пойдешь, ночью-то? — остановила старуха. — А как же ты про меня узнала? Имя-отчество мое?

— Понимаете, тут к вам один человек заходил, давно, — решила сказать правду Анна. — Никита Евсеич его зовут…

— Это одноногий, что ли? Никита?

— Да-да, Гудошников! — обрадовалась она. — На протезе.

— Был такой у нас, был, — вспомнила старуха. — Сидели они вот тут, где ты, да бражничали с моим стариком. Обнимутся и песняка орут… Так ты что, от Никиты, что ли?

— Я от него, — подтвердила Анна. — Как и он, хожу вот, смотрю, как люди живут…

— Значит, живой еще Никита, — вздохнула Мальцева. — А мой старик в прошлом году преставился. — Она перекрестилась. — До самой смерти все поминал его, ждал. Никита же еще прийти обещался, да так и не пришел… Видно, тоже болеет?

— Болеет, — согласилась Анна.

— Скоро все там будем, — перекрестилась Мальцева. — Что же люди-то про вас так говорят?.. А, нынче и верить-то людям… Строгости не стало, шибко вольно живут… Ладно, девонька, — засобиралась она. — Ты пораньше-ко выходи завтра, чтобы не видели тебя. Я допоздна сплю, кости болят. В войну-то в лесу работала, изломалась вся… А поесть я тебе на кухне оставлю и подорожничек соберу. Марье поклон от меня…

Часа три просидела Анна на крыльце, последний малосольный огурец из подорожника доела и только аппетит раздразнила. С каждой минутой ожидания все острее подступало к ней чувство тревоги. Видимо, и в самом деле что-то произошло, и плохие слухи о них не случайно пошли. Не намудрил ли, не выкинул ли какой-нибудь номер Зародов, пока она ходила в Еганово? Кто знает, что у него на уме? Ведь говорила Аронову: с собой возьму человека, которого знаю. Так нет же, этого заставили взять, дескать, обязанность перед музеем, экспедиция на паях… «Какие могут быть паи, — возмущалась Анна, — когда здесь такое происходит?.. Бурундук — птичка… Вот тебе и птица! Ну, погоди, придешь только, я тебе устрою легкую жизнь в экспедиции…»

Иван явился часам к шести вечера, веселый, жизнерадостный, в черной выцветшей фуражке и чуть ли не от ворот бросился обниматься. Схватил Анну в охапку, оторвал от земли и так зацепил небритым подбородком щеку, словно наждаком оцарапал. Анна возмущенно оттолкнула его, машинально отерла лицо.

— Что это значит, Зародов? Вы что?

— Соскучился же по начальству! — весело, но без прежнего задора сказал Иван. — Тут без вас такие дела творятся — все вверх ногами. Эту старуху нам не расколоть, — он кивнул на избу. — Гиблый номер. Старуха стала себе на уме. Зато я нашел другой способ! Меня озарило…

— Давай по порядку, — оборвала его Анна. — Озарило его… Что случилось? Что вы тут делали без меня? Я же просила вас!

— Ну вот, начальство прибыло не в духе, — тускло сказал Иван. — Сразу разнос… А куда вы пропали? Куда вас понесло с вашими филантропическими идеями?.. Я сюда приехал в экспедицию, за книгами, а не сидеть и ждать, когда готовенькое поднесут. Или вот у старух дрова колоть, — он сердито дернул головой. — Тимуровцы нашлись… Вообще, не экспедиция, а детство какое-то, в каких-то разведчиков играем, в психологов… А у нас из-под носа книги волокут!

— Зародов, вы объясните мне, в чем дело? — не выдержала Анна. — Что тут произошло?

— Что… — пробурчал Иван. — Только вы ушли, мне старуха эта дала книгу, почитать вслух. Четьи-Минеи…

— Я же говорила: никакой самодеятельности! — перебила она.

— Она сама дала! — возмутился Зародов. — Я только сказал, что умею читать по-древнерусски… Сижу, читаю, старуха слушает. А тут явился какой-то ихний кержак, на меня зыркнул — холодным потом прошибло. Леонтий его зовут… Он старуху в избу зазвал, и они часа полтора там просидели. Я к окну подкрался — он старухе разгон за нас дает. Не хуже вас вот… «Они тебе избу опоганят, святые книги осквернят!..» Та — стоит, дрожит. Этот Леонтий книгу под мышку и ушел… Четьи-Минеи старой печати, я филиграни смотрел — наверняка шестнадцатый век, может, семнадцатый.

— Это результат вашей самодеятельности! — Анна вскочила. — Кто вас просил… с вашим знанием древнерусского… Вы мне заваливаете экспедицию! Я вас предупреждала: у нас разведочная экспедиция. Книги нам нынче брать необязательно. Нужно создавать задел на будущее, готовить базу для сбора!

— Ну и готовьте свою базу, — ничуть не смутился Иван. — Я в экспедиции такой первый раз и, может, последний. И у меня от моего шефа есть определенное задание — привезти книги. И я их привезу.

Анна села, попыталась взять себя в руки.

Что с ним делать? Отправлять в город и оставаться одной либо раз и навсегда подчинить его? Но ведь не подчинится же, ишь, глазами как сверкает… Он таких еще дров наломать может… А дело не ждет, книги нужно брать сейчас, ведь через каких-нибудь двадцать лет, в каком-нибудь восьмидесятом году, не будет уже ни скитов этих, ни их жителей и уж конечно не будет и книг…

— Мне не нравится ваш метод работы, — сбавив тон, однако решительно сказал Иван. — У меня такое ощущение, что с ним мы ни в этом году, ни потом книг не получим. Напугаем — только и всего. А они книги попрячут.