У камина стоял человек. Войдя в комнату, Ранд сначала его не заметил. Не увидеть его он не мог, он готов был поклясться, что здесь никого нет, пока не взглянул на мужчину. Облаченный в темные одежды превосходного покроя, тот, казалось, предстал в расцвете зрелости, и Ранд подумал, что женщины, наверное, должны считать его привлекательным.

— Снова встречаемся мы лицом к лицу, — произнес мужчина, и в тот же миг его рот и глаза превратились в расщелины, ведущие в бесконечные пещеры пламени.

С воплем Ранд попятился прочь из комнаты, так стремительно, что споткнулся, перелетел коридор и, ударившись о противоположную дверь, распахнул ее. Ранд извернулся и вцепился в дверную ручку, чтобы не упасть на пол, — и понял, что широко раскрытыми глазами смотрит в ту каменную комнату с невероятным небом в проеме арок, ведущих на балкон, и камин...

— Так легко от меня тебе уйти не удастся, — сказал мужчина.

Ранд повернулся на ватных ногах, вывалился из комнаты, чуть не упав. На этот раз коридора не было. Ранд застыл на месте, пригнувшись и весь сжавшись, недалеко от полированного стола; он уставился на мужчину, стоящего возле камина. По крайней мере, это было лучше, чем смотреть на камни очага или на небо.

— Это сон, — сказал Ранд, выпрямившись. Он услышал, как за спиной, щелкнув, захлопнулась дверь. — Это что-то вроде кошмара.

Юноша зажмурился, попытавшись проснуться. Когда он был ребенком, Мудрая говорила: если так сделать в кошмарном сне, то он кончится. Мудрая? Что? Лишь бы мысли не разбегались. Лишь бы голова перестала так болеть, тогда удастся нормально соображать.

Ранд открыл глаза. Комната никуда не делась, все было, где и раньше: балкон, небо. Человек у камина.

— Это сон? — сказал мужчина. — Какая разница? — Опять на миг его рот и глаза стали глазками в вечное горнило. Голос человека не изменился; казалось, он вообще не заметил того, что произошло.

На этот раз Ранд вздрогнул, но от вопля удержался. Это — сон. Это должно быть сном. Но все равно он отступил, пятясь, до двери, не отрывая взгляда от человека у камина, и попробовал повернуть ручку двери. Та не шевельнулась — дверь оставалась закрытой.

— Кажется, тебя мучает жажда, — сказал мужчина возле камина. — Выпей!

На столе, сверкая золотом, стоял кубок, украшенный орнаментом из рубинов и аметистов. Раньше его там не было. Ранд дрожал, как в ознобе. Это всего-навсего сон. Во рту пересохло, словно в пустыне.

— Да, немножко, — сказал Ранд, поднимая кубок. Мужчина, пристально наблюдая за ним, чуть наклонился вперед, опершись рукой о спинку стула. От аромата приправленного пряностями вина у Ранда закружилась голова, будто он был так измучен жаждой, словно бы ничего не пил много дней подряд. Не пил?

Задержав руку с кубком на полпути ко рту, юноша замер. Между пальцами мужчины, сжавшими спинку стула, с едва слышным шипением вились струйки дыма. И глаза его просто впились в Ранда, быстро вспыхивая пламенем меж полуопущенных век.

Ранд облизал губы и, не пригубив, поставил вино обратно на стол.

— Мне не так хочется пить, как я думал.

Человек вдруг выпрямился с ничего не выражающим лицом. Его разочарование не проявилась бы с большей очевидностью, даже если бы он выругался. Ранду стало интересно, что же было в вине. Но, разумеется, интерес этот совсем дурацкий. Это же все сон. Тогда почему сон никак не прекратится?

— Что вам нужно? — спросил Ранд. — Кто вы?

Пламя полыхнуло в глазах и во рту человека — Ранду почудилось, что он слышит, как оно ревет и бушует.

— Некоторые называют меня Ба'алзамоном.

Ранд вдруг вновь оказался у двери, бешено дергая за ручку. Всякие мысли о снах исчезли. Темный! Дверная ручка не шелохнулась, но он продолжал ее поворачивать.

— Ты — тот? — внезапно произнес Ба'алзамон. — Этого тебе от меня не скрыть. Ты даже не сможешь сам спрятаться от меня, ни на самых высоких горах, ни в самых глубоких пещерах. Я знаю тебя всего, вплоть до мельчайшего волоска.

Ранд повернулся, встав лицом к мужчине — лицом к Ба'алзамону. Кадык у него дернулся. Кошмар. Он дотянулся до ручки и надавил на нее еще один, последний раз, потом выпрямился.

— Ты надеешься на славу? — сказал Ба'алзамон. — На силу? Они тебе сказали, что Око Мира будет служить тебе? Какая может быть слава или сила для марионетки? Нити, которыми тебя заставляют двигаться, плелись веками. Твой отец был выбран Белой Башней, словно жеребец, заарканенный и влекомый к назначенной доле. Твоя мать в их планах была не более чем племенной кобылой. И эти планы ведут к твоей смерти.

Руки Ранда сжались в кулаки.

— Мой отец — хороший человек, а моя мать была доброй женщиной. Не смей так говорить о них!

Языки пламени захохотали.

— Так-так, в конце концов, в тебе есть какой-никакой характер. Может, ты и есть тот. Хорошего это тебе мало сулит. Престол Амерлин будет использовать тебя, пока ты не зачахнешь, — точно так же, как они использовали Давиана, и Юриэна Каменного Лука, и Гвайра Амаласана, и Раолина Проклятье Тьмы. Точно так же, как ныне используют Логайна. Буду использовать, пока от тебя не останется ничто.

— Я не знаю... — Ранд помотал головой. Единственный миг ясности ума, рожденный гневом, миновал. Даже когда он попытался обрести его вновь, ему не удалось вспомнить, как он этого добился в первый раз. Мысли Ранда разбегались и кружились. Он вцепился в одну, словно в кружащийся в водовороте плот. Ранд с трудом выдавливал слова, голос с каждым словом становился все увереннее и громче:

— Ты... же заточен... в Шайол Гул. Ты и все Отрекшиеся заточены Создателем до скончания времен.

— До скончания времен? — передразнил Ба'алзамон. — Ты живешь, словно жук под скалой, а думаешь, что твой липкий ил — это вся вселенная. Смерть времени даст мне такую власть, о которой ты, червь, и мечтать не смеешь.

— Ты заточен...

— Дурак, никогда я не был заточен! — Огонь его лица забушевал так, что Ранд отступил назад, заслонясь ладонями. Пот на руках мигом высох от полыхнувшего жара. — Я стоял за плечами Льюса Тэрина Убийцы Родичей, когда он совершал то, что дало ему прозвище. Именно я нашептал ему убить жену и детей, и всех родственников, всех живых существ, которых он любил и которые любили его. Именно я одарил его минутой здравого рассудка, дабы он узнал, что совершил. Слышал ли ты, червь, какой вопль издает человек, когда отлетает его душа? Тогда он мог поразить меня. Он не одолел бы меня, но попытаться мог. А вместо этого он обрушил на себя свою любимую Единую Силу, так много, что земля разверзлась и вознесла Драконову Гору, отметившую его могилу.

Тысячью годами позже я послал троллоков грабить юг, и три столетия они беспощадно опустошали мир. Эти ослепленные говорили, что в итоге я буду разбит, но Второе Соглашение, Договор Десяти Государств, распалось и не было возобновлено, и кто остался, чтобы тогда противостоять мне? Я шепнул в ухо Артуру Ястребиное Крыло, и по всей стране Айз Седай умерли. Я шепнул вновь, и Верховный Король послал свои войска через Океан Арит, через Мировое Море, и тем скрепил одной печатью две судьбы. Вынес приговор своим грезам о единой стране и едином народе и определил ту судьбу, что еще грядет. Я был у его смертного одра, когда ему все советники говорили, что его жизнь могут спасти лишь Айз Седай. Я сказал, и он отправил своих советников на костер. Я сказал, и последними словами Верховного Короля стали слова о том, что Тар Валон должен быть разрушен.