Повариха остановила их кружение и высвободила передник из рук хозяина гостиницы.

— Тогда ладно. Хорошо. — Сжимая передник в руках, она все еще не завязывала его. — Но если вы надеетесь, что у меня что-то будет готово к полудню, лучше вам убраться отсюда и дать мне заняться делом. Гостиница, может, и ваша, но уж кухня — моя. Если только вы сами не хотите заняться стряпней? — Она сделала движение, словно вручая передник мастеру Фитчу.

Тот, широко разведя руки, попятился. Он открыл было рот, затем остановился и в первый раз оглянулся вокруг. Кухонная прислуга усердно не замечала повариху и хозяина, а Ранд принялся усиленно шарить по карманам, хотя, не считая той монеты, что ему дала Морейн, в них почти ничего не было: несколько медяков и разная мелочь. Карманный нож и точило. Две запасные тетивы и моток бечевки, которая, как он считал, может пригодиться.

— Я уверен, Сара, — сказал мастер Фитч, тщательно подбирая слова, — что все будет приготовлено с твоим обычным совершенством.

С этими словами он в последний раз обвел кухонную прислугу подозрительным взглядом и удалился затем с таким достоинством, какое сумел напустить на себя.

Сара подождала, пока тот не ушел, и быстро затянула завязки передника, потом посмотрела на Ранда.

— Думаю, тебе хочется чего-нибудь поесть, а? Что ж, давай, заходи, — она усмехнулась. — Да не кусаюсь я, не кусаюсь, неважно, что ты видел то, чего не следовало. Циэль, дай-ка пареньку хлеба, сыра и молока. Это все, что сейчас есть. Садись-ка, парень. Твои друзья все ушли, кроме одного, который, как я понимаю, неважно себя чувствует, и, сдается мне, ты тоже не прочь пойти прогуляться.

Одна из служанок, пока Ранд устраивался у стола на табурете, принесла поднос. Юноша занялся едой, и повариха вновь принялась месить тесто для хлеба, но разговора не оставила.

— Не бери в голову то, что ты сейчас тут видел. Мастер Фитч — вполне достойный мужчина, хотя и лучший из вас — не самый сговорчивый. Этот народ жалуется, словно делать ему больше нечего, вот он и раздражен, а из-за чего весь сыр-бор? Им что, хочется вместо дохлой крысы найти пять живых? Хотя на Усатика не похоже — оставлять за собой свою работенку неприбранной. Да еще и больше дюжины? Усатик бы столько крыс в гостиницу ни за что бы не впустил, да никогда! К тому же тут опрятно, все время убирают, чего этим-то тварям сюда рваться? Да еще все с переломанными хребтами. — Она покачала головой, удивляясь всем этим странным делам.

Хлеб и сыр во рту у Ранда по вкусу мигом стали пеплом.

— У них хребты сломаны?

Повариха махнула рукой, обсыпанной мукой.

— Думай о более радостных вещах — так я смотрю на жизнь. Знаешь, тут менестрель. Вот прямо в эту минуту, в общей зале. Но погоди, ты же вроде с ним пришел? Ты из тех, кто приехал с госпожой Элис прошлым вечером, верно? По-моему, да. У меня самой, наверное, вряд ли выпадет минутка на менестреля поглядеть, особенно сейчас, когда в гостинице полно постояльцев, причем большинство из них всякая шантрапа, спустившаяся с копей. — Она со всей силы звучно шлепнула по тесту. — Совсем не того сорта людишки, раньше мы бы их и на порог не пустили, терпим лишь в эти времена, когда они весь город заполонили. Но, по-моему, они оказались получше некоторых. Да-а, а я ведь менестреля не видела с самого начала зимы, и...

Ранд механически жевал, не чувствуя вкуса, не слушая монолога поварихи. Мертвые крысы, с переломанными хребтами. Он торопливо доел завтрак, запинаясь на каждом слове, поблагодарил за хлеб и сыр и поспешил вон. Ему обязательно нужно с кем-нибудь поговорить.

Большая зала «Оленя и Льва», за исключением своего назначения, имела мало общего с залой в «Винном Ручье». Она оказалась вдвое шире и раза в три длиннее, а стены ее были расписаны красочными картинами: необыкновенные здания, окруженные садами высоких деревьев и клумбами ярких цветов. Вместо одного огромного камина на всю залу, здесь жарко горело по одному в каждой стене, и все пространство заполняло множество столов, и почти каждый табурет или скамья были заняты.

Все мужчины, сжимая в зубах трубки, а в руках — кружки, склонились вперед, целиком увлеченные одним: на столе посередине залы стоял Том, многоцветный плащ переброшен через спинку стула рядом с ним. Даже мастер Фитч замер с большой серебряной кружкой с крышкой и тряпочкой для полировки в неподвижных руках.

— ...гарцуя, серебристые копыта и гордые, выгнутые дугой шеи, — звучным голосом говорил Том, и в то же время каким-то образом казалось, что он не только скачет верхом на коне, но и что он — один из длинной кавалькады всадников. — Они вскидывали головы, и развевались шелковистые гривы. Тысяча бьющихся на ветру знамен заслоняли радугу на бескрайнем небе. От сотни медноголосых труб дрожал воздух, а грохот барабанов разносился, словно гром. Радостные крики волна за волной катились от тысяч зрителей, катились по гребням крыш и между башен Иллиана, но ни грохота, ни тишины не слышали уши тысячи всадников, чьи очи и сердца горели священным устремлением. Вперед и вперед скакала Великая Охота за Рогом, мчалась на поиски Рога Валир, который должен призвать героев минувших Эпох из могильных объятий на битву за Свет...

В те ночи у костра, когда отряд Морейн скакал на север, менестрель называл такое исполнение Простой Декламацией. Предания, говорил он, рассказываются одним из трех голосов: Возвышенный Слог, Простая Декламация и Обыкновенный Стиль, причем последний подразумевал простой пересказ истории — так, будто ты беседуешь со своим соседом о видах на урожай. Том рассказывал тогда предания именно в Обыкновенном, но ни в коей мере не скрывая своего пренебрежительного отношения к исполнению в подобной манере.

Ранд, не входя в залу, прикрыл дверь и привалился к стене. От Тома сейчас совета не получить. Морейн... как бы она поступила, если бы ей стало известно?

Ранд заметил, как проходящие мимо с удивлением поглядывают на него, и понял, что размышляет если и не вслух, то вполголоса. Одернув куртку, юноша выпрямился. Нужно с кем-нибудь поговорить. Повариха сказала, что кто-то остался в гостинице. Едва сдерживаясь, чтобы не бежать, он зашагал по коридору.

Стукнув в дверь комнаты, в которой ночевали его друзья, и просунув голову вовнутрь, Ранд обнаружил там Перрина, который, до сих пор еще не одетый, лежал в постели. Перрин повернул голову на звук открывшейся двери, увидел Ранда, затем опять смежил веки. В углу Ранд заметил прислоненные к стене лук и колчан Мэта.

— Слышал, ты неважно себя чувствуешь, — сказал Ранд, заходя в комнату. Он подошел к Перрину и сел на соседнюю кровать. — Я просто хотел поговорить. Я... — Он вдруг понял, что не знает, с чего начать. — Если ты болен, — произнес Ранд, привстав, — то тебе, наверное, надо бы поспать. Ладно, тогда я пойду.

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь опять уснуть, — вздохнул Перрин. — Мне, если хочешь знать, приснился жуткий сон, и уснуть никак не удается. А Мэт оказался довольно-таки шустр, раз успел рассказать тебе. Утром он поднял меня на смех, когда я объяснил, почему слишком устал, чтобы идти с ним, но ему тоже что-то снилось. Почти всю ночь напролет я слышал, как он ворочается и бормочет, и можешь мне не говорить, что он крепко спал ночью. — Перрин уронил на лицо широкую ладонь, закрывая глаза. — Свет, но я устал. Может, сумею встать, если полежу тут часок-другой. Если из-за этого кошмара мне не удастся посмотреть на Байрлон, Мэт мне все уши о нем прожужжит.