Вы считаете, что ваши писатели придумали замечательные миры, нашелся человек, который проникся изображенным светлым будущим и сделал его в силу своей гениальности реальным.

Но если посмотреть на проблему с другой стороны? Представьте, что это ваш мир создан и реализован воображением гениев, а писатели в нем — и не только они — всего лишь искусственный элемент культуры, который призван озвучить человеческую мечту. Помните старую китайскую притчу? Бедный монах Чжао воображает себя бабочкой или бабочка, паря над землей, воображает себя бедным монахом по имени Чжао?

Так вот, в действительности все происходит в точном соответствии с этой притчей.

Давайте говорить серьезно.

Это я должен был вам все показать. И Перекресток, и миры… Былицкий, конечно, гений, он создавал модель мира, а получил новое измерение со своей Вселенной. Впрочем, сказать так — значит ничего не сказать. Он получил множество измерений со своими Вселенными.

— И какая из них истинная? — с резкой насмешливостью сказал Баскунчак.

— А какая разница? Самое главное, что все они реальны. В каждой из них можно жить, только не всегда хочется. — Жилин весело хмыкнул. — Понимаешь, дело не в Былицком и не в его измерениях. Совсем не в них. Дело в тебе, Дима. — Он впервые назвал Дмитрия на «ты». — Былицкий прогнозировал мир, который мог возникнуть при сохранении некоторых особенных тенденций его развития. А в результате он получил все это. — Жилин небрежно показал рукой на окно. — Вы же оказались человеком увлекающимся, вы оторвались от реальности. Настоящий мир не здесь, он там, за Перекрестком. Пора возвращаться домой, Баскунчак.

Ничего не случилось. Не рухнул мир, не обрушилось голубыми обломками хрустальное небо. Только сердце на секунду сжала невыразимая беспощадная тоска, тело вдруг ослабло, словно Баскунчак заглянул в бездну, где клубился туман облаков, не давая увидеть зловещие смертельные глубины. В конце концов, это был всего лишь еще один вариант.

— Пора домой, Дима, — мягко сказал Жилин. — Тебе пора вспомнить, что ты научный сотрудник Института экспериментальной истории. Ты работал во Вселенной Былицкого и потерялся. Так бывает, люди сживаются с искусственной реальностью, они даже начинают воображать, что именно это подлинный мир. Пора вспомнить все и вернуться домой.

— А что там? — Баскунчак вдруг ощутил, что ученически держит руки на коленях.

Было горько и пусто на душе, вместе с тем вде-то в глубине тихой зарей просыпалась неверная надежда.

— А там настоящий мир, — улыбнулся Жилин. — Твой мир, Дима. Наверное, очень здорово — заниматься экспериментальной историей. Правда, теперь для тебя это будет проблематичным. Слишком впечатлительным ты оказался. Но ты можешь выбрать и иную профессию, ты можешь заняться любым делом. Разве тебе не хочется вернуться и заняться стоящим делом? Сейчас идет набор добровольцев на Харибду, одиннадцать световых лет. На Саракше работы по горло, там и историку есть чем заняться. И на Сауле работы по горло. По крайней мере так утверждает Флейшман. Ты помнишь Флейшмана?

Баскунчак пожал плечами.

Что он мог сказать? Он не помнил Флейшмана, он не помнил того мира, в который его призывали вернуться. Более того, сейчас он почему-то чувствовал себя неловко, словно Жилин врал и при этом осознавал, что он, Баскунчак, это понимает.

— Психоинформационная блокада, — озабоченно сказал Жилин. — Плюс адаптационные уколы. Я же говорил! Нет, все ориентировались на мнение Былицкого. А он тоже взял и удрал сюда. Бог, спустившийся с небес. И обязательно — чтобы ноги в грязи. Ты действительно ничего не помнишь?

— Ничего, — искренне сказал Баскунчак.

— Ничего, — ободряюще сказал Жилин. — Ты вспомнишь. Зайди в триста шестой номер. Там тебя ждут. А здесь тебе делать нечего. Это тупиковая реальность. Сюда тебя, конечно, больше никто не пустит, уж больно ты впечатлителен. Это, пожалуй, к лучшему, здесь тебе делать нечего, этот мир, как ни печально, все равно обречен. Удачи, Дима. Встретимся за Перекрестком. Ну, будь. Мне еще с Былицким разговаривать. С ним будет сложнее. Вообразить себя богом еще не значит быть им в действительности.

Он вышел, и Баскунчак остался один.

Он открыл сумку, достал из нее сказочного гномика и некоторое время разглядывал его, в грустной усмешке скривив подковкой щегольские черные усы. Потом положил гнома обратно и несколько минут задумчиво курил, пуская в потолок дымные быстро расползающиеся кольца. Все могло обстоять именно так, как рассказывал Жилин. Чертовски заманчиво оказаться в светлом и удивительном мире, где люди любят и уважают друг друга, где труд на всеобщее благо есть обязательная потребность человека. Наверное, там текут чистые реки, уничтожены границы и подлецы, нет дураков и ценятся три единственные вещи, которые стоит ценить, — ум, порядочность и красота.

Хорошо бы пожить в таком мире, меняя профессии и места пребывания. Увидеть звездный мир, к которому ты так стремился в детстве. Поговорить с Видящими Суть Вещей.

Поспорить с Комовым о вертикальном прогрессе и его роли в развитии человечества, посмотреть на то, как в этом прекрасном мире развивается общество, и понять, почему оно стало таким счастливым. Как здорово было бы побывать на Ружене и Рите, на Пандоре, написать проблемную статью о Гиганде, поработать на пути Странников, разобраться во взаимоотношениях негуманоидных рас на Саракше и Инфре Дракона.

Хорошо было бы принять участие в исследовании кольца астероидов и астроинженерных работах. Побывать в Плеядах, наконец.

Многого хотелось Дмитрию Баскунчаку.

В триста шестом номере его, несомненно, ждали. Он даже догадывался, кто именно его там ждет.

Но он продолжал сидеть на смятой неразобранной постели, с тоской понимая, что никуда не пойдет. Пусть Жилин был тысячу раз прав. Но за окном начинался его, Баскунчака, мир. Пусть он был до невозможности загажен физически и духовно, пусть в нем было страшно и почти невозможно жить, пусть даже он катился в бездну, из которой не будет спасения.

Баскунчак должен был жить в нем.

И все даже заключалось не в семье, не в друзьях, которых у него в этом мире хватало. Хотя и это было очень важным. Он просто не мог представить себе, что уйдет, не обернувшись. В конце концов, жену можно будет взять собой. В добром мире не может быть злых администраторов. Они добрые, они все поймут правильно. Не могут не понять. Они обязательно разрешат.

Но он должен остаться здесь. Иного выхода просто не было.

Ведь если побегут все, кто способен держать оружие, если побегут те, кто способен найти выход из тупиковых ситуаций, если побегут те, кто не способен равнодушно смотреть на человеческие несчастья и беды, то любой мир превратится в вонючую клоаку, полную отработанного вещества, способного рвануть так, чтобы уничтожить не только себя, но и все близлежащие Вселенные.

Надо было оставаться.

Заманчиво, очень заманчиво было встать на Перекрестке и выбрать свою дорогу, но Баскунчак продолжал сидеть, понимая, что его выбор уже сделан. И хотя выбранный путь пугал своей безнадежностью, вопреки всем печальным прогнозам, вопреки вероятности и вариантам, Баскунчак оставался ему верным.