взорвать пирамиду, и, наивный дурак, думал, что остановит их своим ружьем. В полиции он потом говорил, что, когда крался через пустыню к пирамиде, несколько раз как будто бы замечал розовое платье Лилит. В ту ночь стояла полная луна, видимость превосходная. Но тогда, увлеченный своим делом, он решил, что племянница просто померещилась ему. А потом, когда пирамида взорвалась и его самого вытащили чуть живого из-под обломков, вот тогда он и вспомнил, что видел девочку возле пирамиды. Скорее всего, малышку засыпало камнями, или она провалилась в какую-то ловушку, знаете, в пирамиде много таких опасных мест, а потом еще взрыв и обвал. В общем, тело так и не нашли.

Себастьян, разумеется, предположил, что Лилит могли похитить сбежавшие рабочие, но никто так и не запросил выкупа, и сколько бы несчастный отец ни давал объявлений в газеты, сколько бы ни сулил денег, никто так и не сообщил о месте нахождения нашей девочки.

Как вы понимаете, в Египте, особенно в то время, очень непросто спрятать такую светленькую девочку, она не может смешаться с уличными детьми, если кто-то взял бы ее в свой дом, она просто бросалась бы в глаза, и рано или поздно ее бы все равно обнаружили бы. Так что, скорее всего, моя племянница погибла.

— Все, что вы говорите, очень печально! — Нарракот казался действительно расстроенным. — Но вы же не рассчитываете, что мы с мистером Морби сможем расследовать это дело спустя двадцать лет?

— Расследуйте другое, — парировала Доротея. Ее глаза блестели, второй подбородок сотрясался, точно желе. — Пять лет назад Себастьян зарегистрировал фонд Лилит, который теперь ежегодно выдает стипендии молодым и талантливым египтологам за разные открытия, способные продвинуть науку вперед, а также выплачивает стипендии для того, чтобы молодые люди из небогатых семей имели возможность учиться. И в этом году предполагалось не только отметить тридцатилетие со дня рождения Лилит Нортон, Себастьян не желает признавать дочь погибшей, но и двадцать лет с той самой трагедии. Поэтому было принято решение, что фонд Лилит проведет очередную конференцию в Египте у той самой пирамиды, возле которой в последний раз видели бедную девочку. На этот раз Себастьян снизошел до того, что спустя столько лет вспомнил о моем существовании, и я приехала в Египет по его любезному приглашению. Мы все расположились лагерем недалеко от того места, где должна была проходить торжественная часть. Так как в этом году день рождения Лилит пришелся на полнолуние, было решено ночью отправиться на прогулку к той самой пирамиде, где будут возложены цветы и сожжены тысячи свечей в честь мисс Нортон. Планировался небольшой концерт под открытым небом с выступлением прекрасной Аманды Сигал, которая бы пела в окружении небольшого оркестра, стоя на вершине пирамиды, а также с приветственными речами и тостами за новых лауреатов.

Дорога была прекрасно видна, а мы все еще шли с зажженными свечами, восхитительное, доложу я вам, зрелище. Я несла букет белых цветов, который мне поручили возложить к пирамиде вместе с другими цветами, доставленными к ночи в лагерь.

И вот, когда мы приблизились к пирамиде, нас застала умильная картинка, нежная светловолосая девочка в старомодном розовом платье с широким, сейчас такие не носят, кушаком, преспокойно стояла возле пирамиды, любуясь луной.

Помню, я тогда ущипнула себя, так как подумала, что днем мне напекло голову, но все остальные видели то же самое.

— Призрак несчастной Лилит! — вырвалось у старшего инспектора.

— Если бы призрак. Это была реальная девочка, из плоти и крови, тонкая кость, прозрачная кожа, светлые голубые глаза, высокий лоб, все, как у моей несчастной племянницы. Волосы были тщательно зачесаны назад и заплетены в косу. Девочка выглядела так, словно она находится в глубоком трансе, ее пытались растормошить, растолкать, сначала она как будто бы ничего не видела и не слышала, потом постепенно сознание начало возвращаться к ней, после чего малышка сообщила, что ее зовут Лили и ей десять лет.

Если бы я не была свидетельницей всего этого, а просто прочитала о событии в газете, ей-богу, решила бы, что это обычные россказни стремящихся шокировать публику журналистов. Но в том-то и дело, что я была там и видела все собственными глазами. Себастьян оплатил мое путешествие и сделал все, чтобы мне было удобно. Сама я не стремилась в Египет, слишком много печальных воспоминаний, но тут, я думала, двадцать лет прошло, все давно забыто. После похорон мужа я надеялась развеяться, получить свежие впечатления, может быть, познакомиться с новыми интересными людьми. Сестру я тоже надеялась увидеть, если Себастьян сумел найти меня, мог отыскать и ее, но увы. Представляете, что я почувствовала, когда увидела эту девочку — нашу Лилит?

— Действительно ли девочка так похожа на вашу племянницу? — Морби слышал рассказ во второй раз, но все равно был заметно потрясен им.

— Похожа, не похожа, я ведь не так глупа, чтобы поверить, будто Лилит могла где-то проспать двадцать лет, а потом явиться в том же платье и не постарев ни на день. Хотя сходство, несомненно, присутствует. Вот фотография, здесь моей племяннице всего восемь, но в доме Себастьяна имеются и другие карточки несчастной девочки. Он сохранил в неприкосновенности ее комнату, только добавил туда большой портрет Лилит. Его нарисовал по фотографии какой-то художник. Мне называли его имя, но я не запомнила.

— А есть ли у вас фотография найденной девочки? — Нарракот говорил медленно, словно подбирая слова, рассказ явно не укладывался у него в голове.

— Откуда? Да и зачем, когда вы сами можете съездить и посмотреть на нее.

— А платье? Вы думаете, на ней то самое платье, в котором она пропала? — не отставал Морби.

— Платье… — Дама задумалась. — Тогда во всех газетах писали, что Габриэль говорил, будто Лилит была в розовом платье, но вот в каком? — Миссис Сайман скривила губы. — Думаете, у нее одно платье? У девочки, для которой отец ничего не жалел? У нее целый гардероб платьев, и розовых в нем, наверное, несколько штук.

— Простите, я думал, это какое-то особенное платье, ну, например, вы его сами сшили из какого-то особенного материала и можете опознать, простите. — Морби взял со стола трубку, но передумал закуривать и вернул ее на место. — Само по себе розовое платье ничего не значит, но…

— На ней еще были сережки, Себастьян опознал их как те самые, и еще колечки тонкие, простенькие.

— Какие-нибудь особенные, эксклюзивные? — Морби наклонился к клиентке.

— По мне, так самые обыкновенные, какие детям покупают, но раз он говорит, значит, знает. Ах да, —