Я глотала слезы. Мне хотелось быть храброй. Как бы девочки ни решили, я не стану их винить. Должно быть, я выглядела потрясенной, но слез не выдала. Старый знакомый плащ – огненный, с полными камней карманами, подшитый острыми осколками, которые резали меня до крови, – болезненно укутал меня с головы до ног. Я не стану обременять сестер своей грустью.

Океан дала на размышления несколько минут. Лично я не знаю, как бы поступила. Только не смерть Акинли! Но я не знала, что хуже – умереть или прожить еще шестьдесят восемь лет, зная, что я причинила ему боль.

Океан велела решить: дополнительный срок, моя смерть или смерть Акинли.

Тишина нарастала.

Я долго сидела, опустив голову, боялась, что взгляд меня выдаст или заставит сестер чувствовать себя виноватыми за то, что Она переложила решение на них. А если они не захотят сделать выбор, то сами окажутся в моей шкуре. Ни за что не пожелала бы им подобной участи.

В конце концов любопытство пересилило.

Я осмотрела маленький кружок сирен. Миака с мученическим видом склонила голову. Элизабет кусала ногти и, нахмурившись, смотрела в небо. Но когда я повернулась к Эйслинг, та смотрела на меня.

Мы никогда не имели с ней сколь-нибудь серьезного контакта. Сейчас она внимательно всматривалась в мое лицо. Возможно, пыталась догадаться, какой вариант я предпочла бы сама. Я постаралась отразить на лице одну мысль: «Только не его».

Время вышло. Океан спросила Миаку, какое решение она считает справедливым.

– Дополнительный срок. Я не хочу видеть, как Кэйлен теряет еще одного дорогого ей человека. И не выдержу ее смерти, тем более от Твоих рук. К тому же теперь, когда мы знаем, в чем дело, мы будем присматривать за ней и остановим, если она отправится к нему. Прости, Кэйлен, – добавила она.

Я слабо улыбнулась. Миаке не в чем себя винить.

Следующей говорила Элизабет. Океан спросила ее, что она считает честным. Сестра бросила на меня быстрый взгляд и тут же опустила глаза.

– Прости, Кэйлен. Я думаю… может, ему лучше исчезнуть. Он и так должен был умереть. А если оставить его в живых, за пятьдесят лет ты обязательно попробуешь вернуться к нему. Я и сейчас это вижу на твоем лице. И каждый раз будешь оказываться здесь. В конце концов ты погибнешь. А ведь ты так желала получить второй шанс.

Тут я расплакалась. Я не могла удержаться. Маска спала, и я не стану даже пытаться натянуть ее обратно. Смерть Акинли из-за моих ошибок – это пытка. Я хотела сказать, что, если Она заберет его, я тоже не задержусь здесь. Он безмерно дорог мне, и я не стану жить в вечной разлуке с ним. Но я прикусила язык, чтобы не доставлять сестрам горя. Мне больше не придется придумывать причины своей грусти, но я не хотела добавлять к печалям сестер.

Напоследок Океан обратилась к Эйслинг и спросила, что считает та. Эйслинг долго смотрела в землю. Я видела, как тяжело вздымается ее грудь. Сестра, больше не в состоянии сдерживаться, встала и принялась расхаживать по песку. Наконец она со злостью опустила ногу в воду и раскричалась:

– Почему Ты считаешь, что это честно? Твои понятия о справедливости просто смешны! Кэйлен не причинила вреда ни Тебе, ни кому-то из нас. Этот мужчина ничего не знает. Если бы Ты действительно хотела справедливости, то вообще не стала бы поднимать шум. Как мы можем судить Кэйлен за то, о чем мечтаем сами? Это нечестно! Если Ты хочешь вынести приговор, Тебе нужна расплата, то на здоровье. Прибавь пятьдесят лет, но дай их мне. Я отслужу остаток своего времени и дополнительный срок Кэйлен. Если хочешь быть справедливой, прибавь пятьдесят лет, потому что я единственная здесь, кто хочет задержаться!

Я была потрясена. Да и Миака с Элизабет тоже. Мы уставились на Эйслинг, пытаясь вдуматься в ее заявление. Оно было как снег на голову. Во-первых, сам факт, что Эйслинг произнесла зараз более одного предложения. Во-вторых, она отважилась говорить с Океан так властно. И последнее, она хотела задержаться в этом лимбе[2]дольше, чем необходимо. Взять на себя мое наказание. На моих глазах творилась величайшая из загадок.

Эйслинг не стыдилась своих слов. Она без капли вины оглядывала наши изумленные лица. Я ничего не понимала. К счастью, сестра заговорила без приглашения:

– Когда я стала сиреной, мне было восемнадцать. Я плыла из Карлскруны в Стокгольм. Погостила у отца с матерью и возвращалась к дочке.

– Дочке? – воскликнула Элизабет, дав волю обуревавшему всех нас удивлению.

Даже Океан потрясенно молчала. Неужели Она не знала?

– Да, дочке. Ей было одиннадцать месяцев. Я хотела взять ее с собой, но малышка заболела перед отплытием. К отъезду она выздоровела, но я не стала рисковать. Лучшее решение из всех, что я принимала в жизни. Ребенок стал результатом романа с парнем, которого я любила и была уверена, что он любит меня. Но стоило ему узнать о моей беременности, как он пропал. Не знаю, что с ним случилось; я даже не помню, как его звали. Я скрывала свое положение от родных сколько могла. Они стыдились моего поступка. Будь мы богатыми или знаменитыми, еще может быть… Меня отослали на север жить с дядей и тетей. Своих детей у них не было, и они обрадовались моему приезду. Когда родилась Това, они с радостью приняли и ее. – Эйслинг светилась гордостью, когда говорила о своей дочери. – Вначале я много думала о ее отце. Но через какое-то время поняла, что это он упускает свое счастье. Я бы любила его до конца жизни. Родила много детей. Но он бросил меня. Бросил верную жену и самую красивую дочь на свете. А мне повезло: девочка принадлежала только мне одной.

Эйслинг улыбалась воспоминаниям. Я никогда не видела ее улыбки, если в ней не таилась угроза. Я всегда считала Эйслинг красивой, но сейчас, когда ее черты сияли надеждой, я не могла отвести взгляд.

Она права: тот парень был идиотом.

Сестра очнулась от воспоминаний и продолжила:

– Через какое-то время после рождения Товы моя мать не выдержала вины за то, что выгнала меня из дома. Кажется, я была единственной дочерью, но точно не помню. Наверное, она скучала по мне. Так что она пригласила нас с Товой в гости. Конечно же, я хотела помириться с родителями, даже когда малышка заболела. Я надеялась, что в будущем мы снова сможем жить вместе. И я поехала без нее, а дочь оставила у тети. – Голос Эйслинг сломался. Она прикрыла изящной рукой рот, на прекрасных глазах заблестели слезы. Тщательно выстроенный фасад, который она возвела за столетие, рассыпался на глазах.

Я ошибалась, считая ее ужасным человеком. Эйслинг страдала от тоски, которую я отчасти понимала, но не до конца. Я знала, каково быть в разлуке с любимым человеком, но я не мать.

– Когда корабль начал тонуть, я отказывалась сдаваться. Я не хотела оставлять Тову без матери, ведь отца у нее и так не было. Он не собирался возвращаться, поэтому я должна вырастить ее. Вернуться к своей малышке. И когда в темной глубине меня спросили, что я отдам за шанс на жизнь, я не раздумывала. Моей воли к жизни хватило бы на троих. Когда речь идет о ребенке… – Эйслинг покачала головой. – Вам пока не понять. Я думала только о Тове. Что мне надо жить ради нее.