Без особых приключений вернулись они к родным берегам.

Святогор стал героем в глазах товарищей, едва только весть о его подвигах разнеслась по полуострову. Никто, конечно, не знал той драмы, которая так неожиданно разыгралась в покоях графини Жиневры, сам же молодой варяг со стыдом вспоминал о своей слабости... За ту сердечную борьбу, которую перенёс Святогор, вполне вознаграждал его ласковый, полный любви и восторга взгляд Эфанды...

Олоф считал Святогора своим освободителем и привязался к нему всей пылкой душой. Он даже совсем позабыл, что Святогор не природный скандинав, а выходец с берегов далёкого Ильменя. Для Олофа молодой варяг оставался нежно любимым старшим братом, которому он был беззаветно предан.

Легко удалось Олофу проникнуть в сердечную тайну своего избавителя. Внезапно вспыхнувшее в сердце Святогора нежное чувство к Эфанде — чувство, давно уже зревшее и подсказанное молодому человеку стариком Рулавом, — так и проскальзывало в каждом его слове о дочери Белы, и впечатлительный Олоф решил помочь Святогору стать мужем своей двоюродной сестры. Он и не думал о том, что в этом случае не мог претендовать на наследство после дяди. Да Олоф никогда и не мечтал стать главным вождём людей, большая часть которых состояла из выходцев из славянских земель. Самым лучшим вождём для них мог быть только Святогор.

В таком направлении и решил действовать Олоф.

Радость Белы при встрече с так неожиданно возвращённым ему сыном любимого брата не знала границ, и его сердце полнилось благодарностью к молодому варягу. На радостях старый конунг созвал пир. Только что отдохнувшие от всех трудностей похода воины один за другим сходились в чертоги своего любимого вождя. Там всё уже было приготовлено к их приёму.

Между тем Святогор искал свидания с Эфандой. С тех пор, как он почувствовал, что любит её, он не знал ни мгновения покоя. Зародилось скрытое чувство беспокойства за будущее: как примет Эфанда его признание, не отвергнет ли она любовь безвестного варяга и не предпочтёт ли ему других, ну хотя бы этих молодых ярлов или Олофа, который окончательно уже оправился после перенесённого им тяжёлого плена?

Тогда бы... тогда Святогор не знал, как бы он поступил, но чувствовал, как нечто нехорошее так и поднимается в его душе.

В назначенный для пира день к старому Беле со всего полуострова стали сбираться храбрые ярлы, викинги, седые воины, вожди варяжских дружин. Всех их приветливо встречал старик, для всех находилось у него ласковое слово. С одними он вспоминал былые дни, кровавые битвы, куда он их водил, с другими, более молодыми, старый Бела весело шутил.

Но приветливее, чем со всеми другими, и ласковее он был со Святогором. Молодой варяг скромно держался в стороне, но тем не менее каждый находившийся у Белы понимал, что никто как он главный герой пира...

Начался пир вдохновенной песней скальда. О былых, давно минувших временах пел слепой старик. Пел он о великих асах, сошедших с неба по огненному мосту и ставших по плоти людьми, пел он о светлой Вальгалле, где храбрые проводят своё время и делят досуг с райски-прекрасными неземными девами-валькириями; пел он, что не горевать надо оставшимся на земле по ним, а радоваться только переселению храбрых в светлые чертоги Одина.

Суровые воины слушали певца, и лица их все прояснялись. Все они знали, что и их ждёт такая же судьба, и более всего, больше всякого позора страшились умереть не на поле битвы, а под мирным кровом.

Хозяйкой, как и на всех пирах у старого Белы, была Эфанда. Сколько влюблённых глаз со всех концов палаты с восторгом следило за каждым её движением, но Эфанда среди всех молодых воинов видела одного Святогора. По временам взгляд её голубых, прекрасных глаз подолгу задерживался на молодом варяге. Старый Гиорвард, жрец громовержца Тора, пришедший на пир из своей дубравы, подмечал эти взгляды и довольно улыбался, выбирая момент, когда можно будет замолвить за влюблённых слово перед старым Белой. Он уже и прежде говорил Беле о своих наблюдениях и сумел расположить его в пользу молодого варяга, так что старый конунг, полюбивший Святогора, совсем не был прочь отдать ему свою единственную дочь.

Пир всё разгорался. Рекой лилось фряжское вино, лица суровых воинов разгорелись, повсюду в палатах конунга слышались оживлённые беседы.

Вдруг старый Бела поднялся со своего места и громко постучал о чашу рукоятью своего меча.

— Товарищи и старые друзья! — заговорил он. — Хочу к вам я держать моё слово. Послушайте старика, храбрые россы, и подумайте над тем, что я скажу. Стар становлюсь я, много и лет, и зим промчалось над моей головой, немощно моё тело, немощен стал и дух, прошли мои дни. Уже не слышать мне более шума битв, отрадного сердцу воина звона мечей, не водить мне вас более в набеги на врагов. Пришёл, наконец, и мой черёд уходить в чертоги Одина. Близко, близко этот сладкий миг. Без страха и трепета жду я его.

— Зачем ты говоришь так нам, конунг? Живи на славу россам! — зашумели голоса. — Никто из нас не желает твоей смерти.

— Знаю я, знаю это! — продолжал конунг. — Но и вы знаете, что остаётся после меня дочь моя Эфанда. Остаётся она одинокой, беззащитной. И не хотелось бы мне предстать перед великим Одином с глубокой тоской о её участи.

— Отец, отец, молчи! — воскликнула со слезами в голосе девушка. — Ты терзаешь мне сердце... живи вечно на этом свете... Я не хочу, чтобы ты умирал.

— Нет, дочь моя! Никто из смертных не может изменить воли всемогущих богов, каждому из нас рано или поздно суждено умереть. Но перед смертью хотелось бы мне и тебя, и моих росслагенцев видеть счастливыми. Знаю я, что после меня супруг твой займёт моё место, если только окажется достоин он, и хотелось бы мне при жизни знать, дочь моя, твоего избранника. Много здесь славных воинов, имена которых хорошо знакомы врагам... Не красней, Эфанда, и назови мне того, кто занял место в твоём сердце.

В палатах стало тихо. Молодые варяги и норманны оставили полные вина чаши. Все они так и пожирали глазами прекрасную дочь конунга, ожидая, что выбор её остановится на ком-либо из них.

— По древнему обычаю нашему, — говорил Бела, — возьми рог, дорогая дочь моя, и поднеси его своему избраннику. Успокой моё сердце, дай мне умереть спокойно, дай мне узнать при жизни, что выбор твой пал на достойного.

Святогор слушал эти слова старика с замирающим сердцем. Он снова переживал тяжёлую минуту. Было на пиру столько знатных ярлов, древних родом, богатых добром, и никакое соперничество с ними безвестному варягу не представлялось возможным.

Вдруг видит он, сходит Эфанда со своего места; полный вином рог так и дрожит в её руках. Низко опустив глаза, проходит она по рядам воинов. Ярким солнцем пылают её щёки.

Снова замерла вся палата, даже старики с волнением следят за девушкой. Понурил голову Святогор; в эту минуту он страстно желал бы умереть, только бы не слыхать рокового, разбивающего все его надежды на счастье приговора Эфанды.

И вдруг совсем близко от себя слышит он робкий голос Эфанды: