— Неужели внутри никого нет? — прошептала Эвельсон. — Но почему тогда квакает биодетектор?

— Скажу больше, — Суровцев тоже понизил голос, словно его могли подслушать. — У кахоутов отключено силовое поле.

— И что это может означать?

Алексей пожал плечами:

— Если исходить из Подпространственного Устава имперских военно-космических сил одно из двух: или на борту действительно нет живых членов экипажа, или бойцы готовятся к абордажу, чтобы захватить наш катер!

Пси, не желая повторять дважды отданное приказание, напоминающе кашлянул.

— Помню я, помню, — покорно отозвался Суровцев.

— Тогда вперёд! Ты входишь первым, мы за тобой.

Ясное дело, как на пули с голыми руками лезть, так ему первому.

— Там один человек, и, судя по ментальному излучению, он боится нас больше, чем мы его, — сообщил телепат. — Есть стыковка! Бэр, пошёл!

— Да поможет тебе Высотник! — истово прошептала Кси.

— Да пребудут со мной святые великомученики Юрий и Гагарий! — подхватил Бэр и прыгнул в открывшийся люк.

1

— Докладываю, господин генерал! На шлюпе находился вот этот старикан. Я вошёл, а он стоит возле самого люка, в руках кактус — и кричит.

— Кто кричит? Кактус?

— Никак нет, кактусы кричать не умеют. Старикан.

— На одной из планет, принадлежащих империи Кахоу, произрастают кричащие кактусы, — поправил Бэра Ойц-Зифан, — но на шлюпе был не кактус, а вислый бересклет или в просторечии — кружевика, чрезвычайно редкое декоративное растение. Что касается спасённого вами кахоута, то он сообщал, что является гармом, то есть, лицом цивильным, профессором университета.

— В таком случае, он должен был кричать это по-русски, — возразил Алексей, сам понимая, что городит ересь. Откуда профессору знать, что на вежборасиянском диске прибыл россиянин Лёха Бурый. — Но я, как и было приказано, действовал без агрессии, хотя кактус у старика уже был взят на изготовку. Кто знает, может у него колючки ядовитые или ещё что… Короче, горшок я отнял, а самому гарму никакого вреда не причинил. Мягко обездвижил и доставил на диск.

— Профессор очень переживает за свой цветок, — пояснил кентвуш. — Он говорит, что это ценное растение, а вы помяли побеги,

— Тут уж надо выбирать: или цветок помять, или профессора. Я тоже не всемогущий.

— Что же, — подвёл итоги Лях-Козицки, — Бэр действовал соответственно обстоятельствам, задание выполнено. Что касается бересклета, то, насколько мне известно, это очень живучее растение. Теперь о профессоре… Простите, как вас зовут?

Из краткого курса военного перевода Суровцев вынес, что, допрашивая пленных, нельзя употреблять вежливые формы обращения: «простите», «пожалуйста», «извините». И раз генерал обращается вежливо, значит, профессора пленником он не считает.

— Моё имя — Тейтус Пшу, — с достоинством произнёс старик на вполне приличной космолингве.

— Тот самый Тейтус Пшу? — спросил генерал таким тоном, что Алексей спешно полез в МОП, узнавать, кого это он так некстати обездвижил.

— Именно тот самый Тейтус Пшу, которого ищет подглядка-подслушка на всех планетах империи. Низкий ниспровергатель основ и скверный осквернитель истин.

— Зачем же так мрачно? Для нас вы крупный учёный, заведующий кафедрой Ужерского фундаментального университета.

— Был когда-то! Теперь я лишён докторской степени и профессорского звания, а кафедрой в университете заведует Сопси Каку.

— Не знаю такого.

— Ваше счастье! Ему дай волю, и он объявит, что мир плоский и покоится на спине Великой Каракатицы, а ночь наступает, когда каракатице вздумается залить небосвод чернильной сепией.

— Очень поэтично, — заметил Алексей.

Профессор вздрогнул, но, вспомнив, как его обездвижили, ничего не сказал.

— И всё-таки, — кварт-генерал повернул разговор в нужное русло, — как вы попали на десантный бот?

— Видите ли, — в некотором затруднении протянул опальный профессор, — у меня тоже нашлись сторонники, и весьма деятельные. Без их помощи я, конечно, не мог бы так долго скрываться от наших доблестных органов слуха и зрения. Меня бы уже давно кто-нибудь признал и заложил, если бы не мои добровольные помощники, простые гармы, порой совсем необразованные, они рисковали жизнью, чтобы помочь мне.

— Обычно малообразованным гражданам нет дела до космогонических проблем.

— Как видим, опыт показывает прямо противоположное. Эти люди не только укрывали меня, но и с готовностью слушали мои лекции.

— И они же помогли вам попасть на имперский броненосец…

— Нет, это были совсем другие люди… — Тэйтус Пшу замолк на секунду, а затем заявил с отчаянием в голосе: — Я не выдаю своих сторонников и не сообщу вам никаких имён и подробностей!

— Я их и не спрашиваю, — хладнокровно ответил Лях-Козицки. — Рассказывайте только то, что считаете возможным.

Совершенно не так представлял Алексей Суровцев допрос захваченного пленного!

— Не могли бы вы рассказать, что всё-таки произошло с «Шкеллермэуцем»? Броненосец — не иглодиск, так просто пропасть не может.

— Видите ли, его уволокли великаны в рогатых шлемах.

— Ну-ка, ну-ка… Это уже интересно!

— Прежде всего, наш крейсер… или броненосец… — я в этом не разбираюсь — так вот, наш корабль попал в пространственную рытвину.

— Провал метрики, — перевёл кентвуш. — То же самое, что случилось с нами.

— И как же вы оттуда выбирались?

— Броненосец в рытвине забуксовал, так что выбрались только мы.

— Мы, это кто?

— Э-э… — замялся профессор. — Строго говоря, мы — это я. Старая академическая привычка, говорить о себе во множественном числе. Некогда наука продвигалась не гениальными одиночками, как в наше время, а исключительно научными коллективами, и с тех пор авторы научных работ традиционно пишут, а порой и говорят «мы», имея в виду себя одного. Но, если угодно, можете считать, что мы — это я и куст вислого бересклета. Он должен был со дня на день расцвесть, но теперь, разумеется, мы не дождёмся ни цветов, ни ягод.

— И всё-таки, как вы один, или вместе с кустом, выбрались из пространственной рытвины, и что за великаны уволокли броненосец?

— Как выбрались, я ответить не смогу. Во-первых, возможно, это секретные разработки наших учёных, а во-вторых, я этого просто не знаю. Метод называется «перпендикулярная спираль», если вам это что-либо говорит…

— Впервые слышу, — признался Лях-Козицки. — Ладно, оставим в покое ваши секреты, расскажите теперь о великанах.