– Извини, не могу. В субботу мой папа возвращается из Германии, – отвечает Анук. – На этот раз он был в отъезде так долго, почти три недели. Мама поедет за ним в аэропорт.

– А он привезет тебе из Германии какой-нибудь подарок?

Анук хихикает.

– Само собой.

– А ты тоже поедешь в аэропорт?

– Мне бы очень этого хотелось, но мама не хочет, чтобы я пропустила мой урок игры на фортепиано в субботу утром. Через пару недель я буду сдавать экзамен на вторую ступень в музыке, так что мне нужно упражняться как можно больше.

– Ты такая умная, Нуки. Жаль, что я не умею играть на каком-нибудь музыкальном инструменте.

Анук отвечает ей самодовольным тоном кошки, съевшей сметану:

– Моя учительница музыки говорит, что у меня настоящий талант, а она знает, что говорит. По словам мамы, она одна из лучших преподавателей фортепиано во всем графстве.

После этого они начинают болтать о том, у кого из мальчиков в нашем классе самые клевые волосы.

Тут я перестаю их слушать – теперь у меня уже есть вся информация, которая мне нужна.

Сегодня уже суббота, и я нахожусь на месте, в саду перед домом Анук, прячась за большим зеленым кустом с листьями, которые так блестят, словно они сделаны из пластмассы. Попасть сюда было плевым делом – электрические ворота открылись, когда Люси поехала в аэропорт, и я успела в них проскользнуть. На подъездной дороге припаркована маленькая синяя машина, должно быть принадлежащая учительнице Анук по фортепиано. Надо будет обождать, пока она не уедет, прежде чем осуществить мой план.

Проходит сорок пять минут, и я чувствую, что у меня онемели обе ступни. Я выпрямляюсь и начинаю топать ими по земле, но тут парадная дверь дома Анук открывается, и мне приходится снова спрятаться за куст. Сквозь просветы в его листве я вижу, как из дома выходит высокая женщина и садится в синюю машину. Несколько минут она сидит, листая блокнот, лежащий у нее на коленях, затем уезжает.

Как только за ней закрываются электрические ворота, я покидаю свое укрытие, подхожу к парадной двери и звоню в звонок.

– Вы что-то забыли? – спрашивает Анук, открывая дверь. Как только до нее доходит, что перед ней не ее учительница фортепиано, а я, ее лицо мигом теряет всякое выражение. – А, это ты, – говорит она. – Что тебе надо?

– Моя фенечка.

– Твоя что? – надменно говорит она.

– Фенечка, символ дружбы, которую я смастерила для тебя; я хочу получить ее обратно.

Она отводит от меня взгляд в сторону, и вид у нее при этом делается скучающий и раздраженный.

– Я не знаю, куда она подевалась.

– Не бери в голову, я помогу тебе ее искать, – говорю я, переступая порог, и протискиваюсь внутрь прямо мимо нее.

– Послушай, ты не можешь входить в мой дом просто так, без приглашения, – вякает она – так тявкают эти противные маленькие чихуахуа.

– Я уже вошла, – отвечаю я и направляюсь к лестнице. – Пошли, чем быстрее я ее разыщу, тем быстрее уберусь отсюда.

Она раздраженно фыркает, затем закрывает дверь и вслед за мной идет по лестнице наверх.

– Так где же, по-твоему, она могла бы быть? – спрашиваю я, потирая руки и оглядывая вычурную, выдержанную в розовых тонах спальню, которая так хорошо мне знакома.

Она пожимает плечами.

– Да где угодно.

Я подхожу к большому стеллажу, на котором сложены выкрашенные белой краской деревянные ящички, полные игрушек, с большей частью которых Анук теперь не играет, поскольку их уже переросла.

– Тогда я начну отсюда. А ты могла бы поискать в своих выдвижных ящиках.

Я вижу, что ей все это совсем не нравится, но она все равно начинает искать.

После пары минут поисков я начинаю обмахивать лицо рукой.

– Уф, как здесь душно, – говорю я. – Ты не против, если мы впустим сюда свежий воздух?

Анук достаточно сообразительна, чтобы делать то, что говорю ей я, и она послушно поднимает оконную раму. Края ее розовых занавесок колышутся на ветру.

– Ну, и как у тебя дела? – спрашиваю ее я, переворачивая вверх дном ящик, полный мягких игрушек.

– Хорошо, – запинаясь, отвечает она.

– Тебе интересно с Элинор?

– Угу.

– Уверена, вы обе прекрасно провели время на вечеринке Тары на прошлой неделе, не так ли?

Анук перестает рыться в выдвижном ящике своего комода и поворачивается ко мне.

– Послушай, мне жаль, если ты чувствуешь себя брошенной, но после того, как ты начала творить такие жуткие вещи, я больше не хочу с тобой водиться.

– Какие вещи? – спрашиваю я, гадая, о чем она толкует.

Она бросает на меня испепеляющий взгляд.

– Ты сама знаешь… ты сломала руку Лиаму и пыталась сжечь собаку.

– А, это. – Я подбираю с пола мультяшного кролика Багса Банни и, взяв его за лапу, начинаю небрежно крутить им в воздухе. – Ты рассказала об этом своей маме? Значит, поэтому она и говорила со мной так грубо, когда я хотела зайти к тебе на прошлой неделе?

Анук качает головой.

– Я ничего никому не говорила, честное слово. Думаю, она просто почувствовала исходящие от тебя флюиды.

Я склоняю голову набок.

– Какие такие флюиды?

Она вздыхает.

– Давай не будем об этом, хорошо?

– Возможно, ты имела в виду флюиды девочки-психички. – Когда я произношу слово «психичка», из моего рта брызгает слюна. – Ведь именно так ты и твоя Новая Лучшая Подруга Элинор называете меня, не так ли?

Лицо Анук наливается кровью, как у человека перед сердечным приступом.

– Я не понимаю, о чем ты, – лжет она сквозь свои идеально прямые белые зубы.

– А я думаю, что понимаешь.

Я бросаю Багса Банни через плечо и начинаю медленно приближаться к ней. Она пятится к окну, выпучив глаза от страха.

– Тебе пора уходить, – говорит она странным голосом, таким, будто она только что проглотила какой-то предмет с острыми краями и он застрял у нее в глотке. – Сюда с минуты на минуту должна вернуться моя мама.

– Я сильно в этом сомневаюсь, – замечаю я. – Отсюда до аэропорта путь неблизкий, ехать нужно долго.

Теперь она уже трясется, и, судя по тому, как часто и тяжело она дышит, у нее начинается удушье. Ее икры прижаты к дивану, стоящему прямо под окном, и больше ей уже некуда идти. Я протягиваю к ней руку, и Анук залезает на этот диван, так что теперь она стоит надо мной. Одна беда – бедняжка Анук и не подозревает, что случится после. То есть не подозревает до тех пор, пока я не бросаюсь вперед и изо всех сил не толкаю ее в живот. На ее свежем, как бутон розы, лице мелькает выражение полнейшего шока, когда она опрокидывается назад, прямо в открытое окно. Только что она была здесь, и вот ее уже нет. Затем, через секунду или две, раздается ласкающий слух хряск, когда ее тело ударяется о каменные плиты внутреннего дворика. И в один миг мои отвращение и ненависть сменяются взрывом ликования.