«Донор отдает тепло, поэтому важно, чтобы он имел превосходящую силу духа и нес в себе свет. Только так можно зажечь надежду в отчаянии, веру – в безверии, доброту – в безразличии», – это, конечно же, снова слова Машеньки. Кстати, в паре жив, насколько я вижу, именно она – донор…

Машенька наполнена светом и охотно им делится. Она с малолетства – сестра милосердия в монастырской больнице. Выхаживает безнадежных, снимает проклятия, помогает избежать самопроклятий – а такое часто случается с больными, готовыми сдаться. Когда Машеньку привезли в «Астру глори», она выглядела блаженной. Непрестанно улыбалась, лепетала полусвязно. А еще ходила с палочкой и, смущаясь, просила о помощи – не могла найти столовую, свою комнату, сад… Машенька так привыкла разбирать нити душ, что ее обычное зрение сделалось помехой и стало убывать. В монастыре радовались «доброму» знаку: ослепнув, жива начнет прорицать, станет явленным чудом. Привлечет толпы паломников… не хочу снова затевать разговор о своем отношении к вере. Я ведь верю. Но храм как организация вызывает у меня противоречивые чувства и мысли.

Мари совсем иная. Она полагает себя главной в паре жив. Хотя света в ней мало, а делиться чем-то… разве она знает, как это сделать? Боюсь, она так суха и примитивна, что даже не умеет принять духовный дар Машеньки.

Когда Мари прибыла в «Астру глори», в своем поведении она для стороннего наблюдателя могла показаться схожей с Лёлей, только раз в десять суше, строже. Мари властная, немногословная и неприветливая. Еще бы! Она в закрытом ордене держит «суровую нить». В переводе на язык обычных людей это означает, что она состоит в храмовой полиции; ведает жизнью и смертью тех, кто незаконно использует дар. По-моему, Мари – фанатичка. Яков рассказал, что в юности у неё был огромный дар, а теперь весь «растрепался». Осталось полноценным лишь острое, хищное зрение, которое позволяет оценивать работу других жив. На основании своего зрения Мари без колебаний выносит решения, порою смертоносные…

Стоило живам поселиться в «Астре», и я перестала туда наведываться. Мне по-разному неприятны обе, наивная Машенька – и безжалостная Мари. Агата тоже сторонится их. Зато Даша принимает тепло, она верует – и ей ценны так называемые святые гостьи.

«Вижу твои сомнения. Они обе не вполне человечны, да? У одной душа как облако, бесформенна и оторвана от земли, у другой душа – змеюка ползучая, – сказал однажды Яков. Добавил с горечью, устало: – Нам нельзя быть капризными, время поджимает. И еще. Я сам тоже… в общем, хочу дать им шанс. Отчего бы не попробовать выпрямить то, что криво?»… Я нехотя кивнула. Он виновато улыбнулся. Кажется, он не верил в выпрямление. Но ради Машеньки – надеялся. И я промолчала ради нее. Ослепнуть и прорицать – вы бы кому-то пожелали такой судьбы?

Я не верила, что Мари и Машенька составят пару. Они совсем разные. Я не верила, что они исполнят ритуал, мы слишком мало знаем о деталях обмена душ, хотя кое-какие записи сам Михель Герц передал храму, выторговывая союзничество в борьбе с Николо.

Но я дважды ошиблась. Настройка пары шла быстро и проявлялась ярко. Все началось три недели тому назад, ритуал дал толчок… а дальнейшее происходило спонтанно и непрерывно. Мы вздрагивали, поминали бесов или молились, глядя на мелькание личностей на лицах… Мари и Машенька не просто срастались в пару, они менялись местами снова и снова, уже без ритуала! В теле Машеньки ледяная Мари рыдала и молилась – неистово, непрерывно. Машенька в теле Мари бродила по дому и саду, трогала предметы, рассматривала людей и постоянно разговаривала, задавая сотни вопросов. Она была, как княжна из сказки: проспала сто лет и вдруг пробудилась в иной реальности. Да, если все это стоило начинать – ради неё… Машенька теперь способна мыслить, связно разговаривать и просто радоваться жизни.

Неделю назад живы достигли равновесия. Процесс соединения сил при воздействии стал контролируем. Души более не метались туда-сюда, утвердившись в предназначенных им по рождению телах. А поведение… обе живы довольны новым состоянием. Вот только их теперь не две, а как бы полторы. Если они и не читают мысли друг друга, то угадывают с кошмарной, невозможной точностью. Слушать их разговоры жутковато: одна начинает, вторая подхватывает… и это уж точно не обмен мыслями, это единая нитка рассуждения, неровно, неумело скрученная из двух мнений и взглядов.

– Мы завершили работу, – Мари всегда принимает решения, хотя по дару она ничтожна.

– Лёля отпустит прошлое. Мы вдели нитку, – Машенька улыбнулась. – Так жить труднее, но полезнее. В ней и раньше была главная нитка.

– Страх за малыша, – хмыкнула Мари.

– Доброта, – улыбнулась Машенька.

Живы встали, кивнули друг другу и удалились. Я шепотом высказалась, не стесняясь в выражениях. Вообще-то ругаюсь я редко, но этот марионеточный дуэт… мысленно я зову их – куклы. Мне кажется, они управляются кем-то третьим через незримые нитки: головами крутят одновременно, шагают в такт.

Агата вскочила, метнулась и обняла меня.

– Учитель, теперь понимаете, отчего я упрямо не желала идти в наш храм? Из меня делали бы Машеньку. Слепую, неумную и послушную. Не желаю утонуть в пучине нитей! Хочу видеть людей, дышать и жить. Знать, кому и чему служит мой дар. Понимать его вред и пользу. Нести ответственность.

Сказала, еще крепче обняла напоследок – и убежала. Мне стало легче, ругаться расхотелось. Тем более – погода разгулялась. Дождь, который пузырил лужи два дня, наконец унялся. Солнышко пробилось. Я совсем надумала пойти в «Астру» и посмотреть, как волшебник готовит розы к зимовке. В том имении садом занимается подлинный волшебник, у него ничего не вымерзает, не замокает и не сохнет…

– Яков, а давай прогуляемся. Чинно, – предложила я.

– Не сегодня.

Отвернулся, ушел… и слабенький росток моего хорошего настроения сгнил.

С этого момента день покатился по наклонной! Что было дальше? Камнепад нелепостей, нагромождение колючих обид. Теперь ночь, и я уже плохо помню свои поступки и слова, меня весь день швыряло из злости в радость, бесконечно.

Ах, да: после того, как живы ушли, я сцепилась с Васей Норским. Он взялся было рассуждать о красоте туфелек, таланте мастера, своей ловкости… наверняка пытался нас отвлечь. Леля рассеянно слушала, не сопротивляясь примерке обуви. Кажется, в ее сознании был стерт отрезок времени, когда работали живы.

– Вася, что за секрет у Якова? Намекни, ну пожалуйста, – мягко попросила я.

– Ага, вот и подобрали. Тогда что? Тогда оставшиеся две пары отнесу в общий зал. Вдруг кому из девчонок подойдут, – Вася упорно не заметил меня.

– Вася!

– Ну, заболтался я, дел полно.

– Вася!!

Только ради Лёли я ровным шагом, молча, покинула комнату. И еще – осторожно прикрыла дверь, не ругаясь. Сбежала по лестнице, кипя и шипя… Вася, конечно, попытался сгинуть, но две коробки с вожделенной обувью и десять девчонок, жаждущих примерки… Я настигла молчуна и пихнула в библиотеку, отделив от коробок и толпы. Устроила допрос – он ведь знал, о чем молчит Яков! В допросе я не сильна. Перепробовала в полчаса логику, совесть, старые долги мне, вздохи со всхлипами… Вася всей душою сочувствовал, но молчал… как распоследний Норский.