— Жаль, — говорит он спустя некоторое время.

— Чего?

— О, многих вещей, слишком многих. — В профиле что-то меняется: расчищается, разглаживается лоб. — В любом случае их слишком много, чтобы такой легкомысленный человек, как я, над ними задумывался.

Брэнуэлл в ярких красках написал домой о своем положении гувернера двоих сыновей Роберта Постлтвейта, эсквайра, живущего в городке Бротон-ин-Фернесс. Место было идиллическим, и между строк письма читалось, что Брэнуэлл быстро сделался для семьи незаменимым. Как раз в таких выражениях Патрик говорил о сыне с миссис Барраклаф, женой часовых дел мастера, за день до того, как Брэнуэлл приехал домой: без предупреждения и без работы.

— Не понимаю. Какие причины могли иметься у мистера Постлтвейта, чтобы освободить тебя от обязанностей?

— Говоря по чести, папа, не представляю, в чем я мог не угодить. Я завоевал доверие мальчиков, мы отлично справлялись с Вергилием и добились неплохих успехов с Гомером, хотя их греческий был гораздо слабее, когда я за них взялся. Меня представили кругу общения Постлтвейтов, а сам мистер Постлтвейт даже доверил мне пару конфиденциальных поручений. Я был больше всех удивлен, когда он объявил, что через полгода не будет нуждаться в моих услугах. Единственное объяснение, которое я могу предложить… этот джентльмен обладает поистине несдержанным нравом. Раз или два, будучи в таком состоянии, он презрительно отозвался о моем имени — моем происхождении, — и боюсь, не в моем характере смотреть на это сквозь пальцы. Поэтому, возможно…

Лицо Патрика становится пунцовым, и он отворачивается к окну, пытаясь побороть неистовый прилив ирландской крови.

— Понимаю. Жаль… но, конечно, подобные вещи нельзя послушно сносить…

Позже Шарлотта спросила:

— Почему тебя уволили, Брэнуэлл?

— Это было не столько увольнение, сколько… сколько взаимное соглашение, что пришла пора расстаться. Ах, послушай, Шарлотта, теперь это вряд ли имеет значение, потому что, пока я был там, я написал Хартли Колриджу[57]и он ответил, мало того, пригласил меня в свой загородный дом в Райдел-Воте, где я провел целый день, обсуждая свои стихи и переводы Горация. Знаешь, он говорил очень ободряюще. Похоже, он думает, что во мне есть задатки писателя. Да, Хартли Колридж — серьезный парень, хотя немного не от мира сего, каким, вероятно, был и его отец. Возможно, он балуется стимуляторами, но… ах, блестящая, блестящая личность.

— Раз одобрил твои сочинения, то конечно, — сказала Шарлотта. От ревности, казалось, на шее захлестнулась холодная удавка.

— Я, конечно, пожал ему руку, и это означает, что я в одном рукопожатии от его отца, а также Вордсворта и Саути. Теперь вот собираюсь отослать ему свои полные переводы Горация и посмотреть, поможет ли он найти для них издателя. Так что я в ту же ночь и улизнул из дома Постлтвейтов… И, да, я действительно не выполнил своих гувернерских обязанностей. Вот почему.

Позже Джон Браун спросил:

— Что случилось? Тебе ведь хватило ума не попасться на пьянке, а, парень?

— Нет, я был трезв дни и ночи напролет, общество не располагало. По правде говоря, старина, — но прошу, об этом никому ни слова, — была там одна прелестная малышка, штопавшая белье в прачечной, и я обнаружил, что она может оказывать и другие услуги. В общем, очень скоро она начала поправляться в определенных местах, и миссис П. заметила это; поднялся страшный шум. Не могу с уверенностью сказать, что виновником этого набухания был я, ибо девица явно не отличалась излишней скромностью. Но старик Постлтвейт набросился на меня, и, поскольку их отношение к ней и ко мне оставляло желать лучшего, я отвечал не совсем любезно. Так что до свидания и скатертью дорога. Но послушай, очень скоро я верну тебе все, что должен, на этой должности мои дела не заканчиваются, не переживай.

Позже Брэнуэлл говорил Эмили:

— Как жаль, что я вот так разминулся с Энн. Впрочем, хорошее местечко, Йоркская долина, и я слышал, что Торп-Грин — роскошный особняк. Как думаешь, у нее получится? Заметь, я не вижу причин, почему у нее не должно получиться очень хорошо, причем очень хорошо во всех отношениях. Учитывая все факторы. Ну… — он отрывисто вздыхает, — ты, ясное дело, хочешь спросить, почему Постлтвейты отослали меня обратно.

Эмили посмотрела на брата: она слушала его речь, точно гость на вечеринке, который играет в игру, где все слова произносят задом наперед.

— О, — оживленно сказала она, будто осознала, что настал ее черед. — О, прости, Брэнуэлл, мне все равно.

Итак, Брэнуэлл вернулся в Хоуорт, а значит, все эти аккуратно подшитые воротнички нужно было освежить, как и аккуратно подшитую репутацию. Нет, такое могут сказать только завистливые критиканы и брюзги. Ни тени подобного смущения в поведении Брэнуэлла. Только важности и размаха прибавилось. Когда Мэри и Марта Тейлор приезжают погостить, он бросается вперед, точно лис в курятник, требуя, чтобы девушек развлекали лучше, чем бедняжку Элен, и призывает на помощь Уильяма Уэйтмана. Любой ценой, ни капли благородной дамской тоски.

— Дамы вовсе не обязательно стремятся к благородной дамской тоске, как вы это называете, — говорит ему Мэри, — ее часто навязывают сами мужчины, которые хотят превратить женщин в больших говорящих кукол.

— Ага, вот вы, значит, как? — восклицает Брэнуэлл, улыбаясь собеседнице. — Что ж, в любом случае это поможет избавиться от скуки.

Мэри Тейлор теперь одарена или, скорее, обременена изумительной красотой, которая, кажется, мешает ей чувствовать себя уютно и оставаться собой. А вот у ее сестры Марты, похожей на бесенка, наоборот, руки развязаны: она чуть ли не лопается от раскованного любопытства.

— Это правда, — спрашивает она, — насчет валентинок? Элен нам, конечно, рассказывала, но можно только догадываться, что она преподнесла в неверном свете, что приукрасила, а о чем, возможно, смолчала. Я твердо убеждена — мистер Уэйтман, кстати, очень симпатичный молодой человек, — что Элен не сказала нам всего. Признаться, иногда мне кажется, что за этими большими голубыми глазами кроется недюжинное коварство. Так вот, я твердо убеждена, что одна из вас уже имела честь получить предложение выйти замуж.

— Ах, эти твои твердые убежденности! Такое впечатление, что ты избираешься в парламент, — говорит Мэри. — В отличие от тебя я твердо убеждена в обратном.

— Почему? — спрашивает Шарлотта, по всей видимости, капельку поспешно.

— Если бы Марта была права, ты бы подтвердила это. Кроме того, мое впечатление от мистера Уэйтмана таково, что он, вероятно, у любой женщины может вызвать ощущение, будто немножко влюблен в нее.

— Точно подмечено, — говорит Шарлотта, осознавая, как высоко она всегда ценила острый ум Мэри, и наслаждаясь тем, что снова оказалась рядом с нею; и еще почему-то испытывает желание возразить подруге, хоть немного поспорить.