— От укуса была бы небольшая отечность и припухлость. Эти же пятнышки выглядят как ожоги, причем свежие, ограниченные внешним слоем кожи, первая степень или, возможно, неглубокая вторая. Довольно болезненно, — описываю я.

— Но не от воды уж точно. — Марино закрывает воду. — Совсем не горячая. Чуть теплая.

— Спроси, не могла ли она как-то обжечь ногу.

Он шагает мимо Чанга и исчезает за дверью камеры.

— Док хочет знать, не могла ли она обжечься, — слышу я его вопрос.

— Кто? — Голос Колина.

— Кэтлин Лоулер. К примеру, кто-нибудь дал ей чашку очень горячего кофе или чая и она капнула себе на ногу.

— А что такое? — спрашивает Колин.

— Это невозможно, — отвечает Тара Гримм. — Заключенные в изоляторе не имеют доступа к микроволновкам. К тому же в блоке «Браво» нет микроволновок, только на кухне, а у нее, разумеется, не было туда доступа. Так что обжечься она ничем не могла.

— А почему ты спрашиваешь? — Колин появляется в дверях, уже без белого комбинезона, потный и недовольный.

— У нее ожоги на левой стопе, — отвечаю я. — Похоже на то, как если бы что-то очень горячее выплеснулось или капнуло.

— В морге посмотрим повнимательнее. — Он снова исчезает из виду.

— Когда ее нашли, были на ней ботинки и носки? — спрашиваю я, не обращаясь ни к кому конкретно.

В дверях камеры возникает Тара Гримм.

— Разумеется, нет. Мы бы не стали снимать с нее обувь и носки. Должно быть, сама сняла, когда пришла с прогулки. Мы ее не трогали.

— Похоже, надевать носок и ботинок на ожоги было бы не слишком приятно, — замечаю я. — Она не хромала во время прогулки? Не говорила, что ей больно?

— Она жаловалась на жару и усталость.

— Может, обожглась уже после возвращения в камеру. Она принимала душ, когда пришла с прогулки?

— Повторяю еще раз. Она не могла обжечься, — отвечает Тара монотонно, медленно и с нескрываемой враждебностью. — Ей просто нечем было обжечься.

— А у нее в камере случайно не могло быть какого-нибудь электроприбора сегодня утром?

— Исключено. В камерах отделения «Браво» нет розеток. Она не могла обжечься. Спрашивайте хоть сотню раз, я лишь повторю то же самое.

— Но она, похоже, все-таки обожгла левую ногу, — отвечаю я.

— Мне ничего про ожоги не известно. И это невозможно. Должно быть, вы ошибаетесь. — Тара смотрит на меня тяжелым взглядом и повторяет: — Здесь нет ничего, чем бы она могла обжечься. Наверно, это укусы комара, а может, пчелы.

— Это не укусы.

Я пальпирую голову Кэтлин. Прохожусь пальцами вдоль контуров черепа и вниз по шее, как я это делаю обычно, чтобы выявить незаметные на первый взгляд повреждения вроде трещины или рыхлого участка, который может указывать на кровотечение в скрытых волосами мягких тканях. Она теплая, и голова ее послушна моим рукам, губы слегка приоткрыты, как будто она спит и в любой момент может широко открыть глаза и что-то сказать. Я не нахожу никаких повреждений, ничего аномального, и прошу Марино дать мне фотоаппарат и прозрачную шестидюймовую линейку.

Я делаю снимки тела, сосредоточившись на руке, где обнаружила оранжевую субстанцию и белые волокна под ногтями. Фотографирую ожоги на голой левой ноге и надеваю на нее и на обе руки бумажные пакеты, закрепляя их на лодыжке и запястьях резинками, чтобы ничего не добавилось и не потерялось во время транспортировки тела в морг. Тара Гримм наблюдает за моими действиями уже с откровенным нетерпением. Она стоит в дверях, уперев руки в боки, а я все снимаю и снимаю. Во мне закипает злость, и я делаю больше снимков, чем нужно.

Колин открывает заднюю дверь региональной криминалистической лаборатории, и мы выходим под палящее, слепящее солнце. Гремит гром, летучее море черных туч все ближе. Сейчас начало пятого, и юго-западный ветер дует со скоростью около тридцати узлов, сдувая вертолет Люси назад, в прошлую неделю, говорит она мне по телефону.

— Пришлось приземлиться в Ламбертоне для дозаправки, и это уже в третий раз. Сначала пережидали ливень в Скалистых горах, потом была плохая видимость, — рассказывает она. — Такая скучища — сплошь сосны да свинофермы. Всюду дым, везде что-то сжигают. Думаю, в следующий раз Бентон поедет автобусом.

— Марино уехал в аэропорт несколько минут назад, и здесь, судя по всему, будет сильная гроза, — говорю я племяннице, шагая вслед за Колином по широкой бетонированной площадке, предназначенной для машин персонала и служб доставки. Воздух настолько насыщен влагой, что почти висит передо мной.

— Ничего, долетим, — заверяет меня Люси. — Летим по правилам визуального полета, будем на месте примерно через час — час пятнадцать. Если только не придется обходить Геймкок Чарли и следовать вдоль побережья от Миртл-Бич. Маршрут живописный, но длинный.

Геймкок Чарли — зона военно-воздушных операций, используемая для тренировок и маневров. Поэтому, когда там проходят учения, гражданским воздушным судам разумнее и безопаснее держаться в стороне.

— Я всегда говорю: никогда не спеши обзавестись проблемой.

— Судя по тому, что удалось поймать по радио, там жарко, — продолжает Люси, имея в виду переговоры военных или мониторинг УВЧ. — Мне как-то совсем не улыбается попасть в самую гущу радиоперехватов, маневров на низкой высоте, воздушной акробатики и всего такого прочего.

— Уж будь добра, не попади.

— А еще есть беспилотники, которыми управляют откуда-то из Калифорнии. Ты никогда не замечала, как много здесь всяких военных баз и режимных зон? Да еще охотничьих вышек. Я так понимаю, ты пока не знаешь, что случилось. — Она имеет в виду, что произошло с Кэтлин Лоулер. — Голос не очень-то радостный.

— Надеюсь, скоро узнаем.

— Обычно ты не только надеешься.

— Так и случай не совсем обычный. В тюрьме нас встретили в штыки, а голос невеселый, потому что радоваться нечему. — Я представляю себе лицо Тары Гримм, когда она стояла в дверях камеры и сверлила меня убийственным взглядом, и последовавший за этим разговор с женщиной-охранником, выводившей Кэтлин Лоулер на прогулку.

По словам надзирательницы Слейтер, крупной женщины с вызывающими манерами и злыми глазами, ничего необычного этим утром, между восемью и девятью часами, не произошло. Кэтлин вывели на прогулку, как всегда делалось после ее перевода в блок «Браво», сказала она нам на прогулочной площадке уже перед нашим отъездом. Я поинтересовалась, не заметила ли она, что Кэтлин уже тогда плохо себя чувствовала. Не жаловалась ли, к примеру, на усталость, головокружение или одышку? Не могло ее случайно ужалить какое-нибудь насекомое? Не хромала ли она? Упоминала ли вообще о своем самочувствии?

Надзирательница Слейтер сообщила, что Кэтлин ворчала по поводу жары, по большей части повторяя то, что мы уже слышали много раз.