— А у меня семьдесят три,[40]— говорит Марино, держа своими толстыми пальцами термометр, который был в изножье кровати. Он смотрит на свои часы. — В два девятнадцать.

— Предположительно, она мертва уже два часа и остыла примерно на четыре градуса, — замечаю я. — Быстровато, конечно, но в пределах нормы. Это все, что я могу сказать.

— Ну, она же одета, и здесь относительно тепло, — соглашается Колин. — Мы сможем определить лишь приблизительно.

Он имеет в виду, что, если Кэтлин умерла на полчаса или даже на час раньше, чем нам сказали, мы этого не узнаем по таким посмертным показателям, как температура тела и трупное окоченение.

— Окоченение только начинается в пальцах. — Колин осматривает пальцы левой руки Кэтлин. — На теле еще нет.

— Я вот думаю, не могла ли она перегреться во дворе, — говорит Марино, оглядывая приклеенные к стенам листки и ничего не упуская. — Может, получила тепловой удар. Такое ведь не исключено, верно? Она вернулась в камеру, и ей стало плохо.

— Если бы она умерла от гипертермии, — говорит Колин, поднимаясь, — то температура тела была бы выше и оставалась выше нормы даже через несколько часов, а трупное окоченение ускорилось бы и не соответствовало синюшности. Кроме того, симптомы, как их описывает заключенная из камеры напротив, не соответствуют продолжительному пребыванию на чрезмерной жаре. Остановка сердца? Что ж, вполне возможно. И это определенно могло быть следствием интенсивной физической активности на жаре.

— Но она всего лишь гуляла по клетке. И к тому же отдыхала после каждого круга. — Марино повторяет то, что нам сказали ранее.

— Понятие «интенсивный» для разных людей разное, — отвечает Колин. — Мы говорим о человеке, который большую часть времени сидит в камере. Она выходит на улицу, где очень жарко и душно, и теряет слишком много жидкости. Объем крови уменьшается, нагрузка на сердце возрастает.

— На улице она пила воду, — возражает Марино.

— Но достаточно ли? Достаточно ли она пила воды в камере? Сомневаюсь. В обычный день человек в среднем теряет около десяти стаканов воды. В крайне жаркий день при большой влажности можно потерять три галлона и даже больше, если сильно потеешь.

Колин выходит из камеры, и я спрашиваю Чанга, не возражает ли он, если я продолжу осматривать содержимое полок и стола. Возражений нет. Я беру прозрачный пластиковый контейнер с почтой и опять вспоминаю о письмах Джека Филдинга, которые он якобы писал Кэтлин, рассказывая в них, как тяжело со мной работать. Я ищу письма от него или от Доны Кинкейд и ничего не нахожу. Ничего, что могло бы оказаться важным, за исключением письма, которое, похоже, от меня. Я недоверчиво смотрю на обратный адрес, на логотип Кембриджского центра судебной экспертизы на белом конверте размером десять на тринадцать дюймов — Брайс заказывает такие для ЦСЭ в количестве пяти тысяч.

Кей Скарпетта, MD, JD [41]

Полк. ВВС США

Главный медэксперт и директор Кембриджского центра судебной экспертизы

Самоклеющийся клапан был прорезан, возможно, кем-то из тюремного персонала, просматривающего всю входящую почту; внутри лежал сложенный фирменный бланк моего офиса. Письмо напечатано и подписано, предположительно, мною, черными чернилами.

26 июня

Дорогая Кэтлин!

Я очень ценю ваши письма о Джеке и могу лишь себе представить вашу боль и страдания на протяжение этого тягостного заключения после вашего перевода в отделение строгого режима. С нетерпением жду 30 июня и возможности поговорить по душам об особенном для нас обеих человеке. Он, несомненно, оказал огромное влияние на жизнь каждой из нас, и для меня важно, чтобы вы знали, что я желала Джеку только добра и никогда бы намеренно не причинила ему боли.

Очень надеюсь, что скоро мы наконец встретимся после стольких лет для продолжения нашего общения. Как всегда, дайте мне знать, если в чем-то нуждаетесь.

С уважением, Кей.

Я чувствую присутствие Марино, и вот он уже рядом со мной, смотрит на письмо, которое я держу в руках — на них фиолетовые нитриловые перчатки, — и читает. Я встречаюсь с ним глазами и чуть заметно качаю головой.

— Какого черта? — бурчит он себе под нос.

Вместо ответа я указываю на «на протяжение». Неправильно. Должно быть «на протяжении». Но Марино не понимает, и сейчас не время объяснять, что я бы так не написала и что не подписала бы письмо «С уважением, Кей», если бы мы с Кэтлин Лоулер действительно были подругами.

Невозможно представить, чтобы я писала или говорила ей, что «никогда бы намеренно не причинила боли» Джеку Филдингу, словно подразумевая, что сделала это нечаянно. Припоминаю, что сказала накануне вечером Джейми. Дочь Кэтлин, Дона Кинкейд, называла Джека «агрессивным». Но Дона Кинкейд не могла написать это поддельное письмо. Находясь в психиатрическом госпитале Батлера, сделать такое невозможно.

Я поднимаю листок к свету, обращая внимание Марино на отсутствие водяного знака ЦСЭ, чтобы он понял, что документ фальшивый. Потом кладу листок на стол и начинаю делать то, что ему приходится видеть нечасто. Я снимаю перчатки и засовываю их в карман комбинезона, после чего фотографирую письмо на свой телефон.

— Хочешь «никон»? — спрашивает Марино с озадаченным видом. — Масштаб…

— Нет.

Мне не нужна ни тридцатипятимиллиметровая камера, ни макросъемка, ни штатив, ни какое-то особенное освещение. Мне не нужна размеченная шестидюймовая линейка для масштаба. Я снимаю с другой целью. Марино я больше ничего не говорю, но чувствую, что обязана сказать что-то Чангу, который пристально наблюдает за всем происходящим от открытых дверей.

— Полагаю, у вас есть лаборатория для установления подлинности документов? — Я подхожу ближе.

— Есть. — Он смотрит, как я набираю текстовое сообщение своему секретарю Брайсу.

— Образцы моей офисной бумаги, которые будут отправлены в вашу лабораторию ФедЭксом [42]сегодня же к вечеру. Кто за них распишется?

— Я, наверное.

— О’кей. Сэмми Чанг, Бюро расследований Джорджии, следственный отдел. — Я пишу и одновременно говорю. — Готова побиться об заклад, что сравнительный анализ покажет существенную разницу между подлинной бумагой ЦСЭ и этой. — Я указываю на листок на столе. — Отсутствие водяного знака, к примеру. Я попросила своего администратора немедленно выслать точно такой же бланк и такой же конверт. Вы сами сравните, и у вас будет неопровержимое доказательство моих слов.