— Хорошая мысль.

Кроме прочего на столе карманный словарь и тезаурус, две библиотечные книжки стихов, Водсворта и Китса. Я перехожу к кровати. Присаживаюсь у изножья и, не забывая о свешивающихся с края ногах Кэтлин Лоулер, отодвигаю одеяло и простыню. Мое левое плечо задевает ее бедро; оно еще теплое, но не такое теплое, как при жизни. Тело остывает с каждой минутой.

Я открываю железный ящик, наполненный всякой всячиной личного характера. Рисунки и стихи, семейные фотографии, включая несколько снимков хорошенькой белокурой девочки, которая, повзрослев, становится красавицей, а потом вдруг превращается в соблазнительницу с роскошными формами и потухшими глазами. Я нахожу фотографию Джека Филдинга, которую отдала Кэтлин вчера, — лежит вместе с другими, как будто он — семья. Есть еще несколько его снимков, когда он был молодым, возможно присланных им в прежние годы; фотографии потертые, с порванными краями, как если бы их часто держали в руках.

Других дневников не нахожу, но есть буклет с пятнадцатицентовыми марками и почтовая бумага с веселой каймой из карнавальных шляп и воздушных шариков — странный выбор для заключенной. Возможно, осталась от того, кто использовал ее для приглашений на день рождения или какое-нибудь другое праздничное событие. Такая бумага вряд ли продается в тюремном магазине, и я предполагаю, что она могла быть у Кэтлин еще до того, как ее посадили за непреднамеренное убийство. Может, оттуда же и пятнадцатицентовые марки с изображением белого песчаного пляжа с ярким желто-красным зонтиком под голубым небом и чайкой над головой.

Последний раз я платила пятнадцать центов за марку по меньшей мере лет двадцать назад, поэтому либо Кэтлин хранила их по какой-то особой причине, либо кто-то прислал их ей. Кэтлин упоминала, как накладны почтовые расходы. В буклете было первоначально двадцать марок, и верхние десять отсутствуют. Я беру со стола тонкую стопку белой копировальной бумаги, поднимаю лист на свет, но не нахожу никаких отпечатавшихся углублений, которые могли остаться, если б на верхнем листе писали. Следующей пробую праздничную бумагу, подношу листок к свету, наклоняю в разные сторону и различаю углубления, довольно отчетливые и заметные: дата, 27 июня, и обращение, Дорогая дочь.

— …Да, потому что хотел бы поточнее узнать, что она делала, — слышу я голос Колина, обращающегося за открытой дверью камеры к Таре Гримм. — Нам сказали, что она прогуливалась по двору в течение часа, целого часа. Прекрасно. Очень признателен, но я уже сказал, что мне надо услышать это от надзирателя, который присутствовал там. Пила ли она воду? Сколько? Часто ли отдыхала? Не жаловалась ли на головокружение, мышечную слабость, головную боль или тошноту? Вообще на что-нибудь?

— Я обо всем этом расспрашивала и все вам передала слово в слово. — Тихий, мелодичный голос Тары Гримм.

— Сожалею, но этого недостаточно. Надо, чтобы вы нашли этого надзирателя и привели ее сюда или отвели нас к ней. Я должен поговорить с ней сам. И я бы хотел осмотреть двор для прогулок. Хорошо бы сделать это сейчас, чтобы отправить тело без дальнейших проволочек…

Мне удается разобрать на бумаге лишь отдельные слова, но не все. Определить, что именно Кэтлин писала в своем письме на пригласительной бумаге, невозможно — для этого нужны лучшие условия, чем зарешеченное окно и слабое потолочное освещение, которое, вероятно, регулируется из аппаратной, чтобы заключенные не могли выключить свет и напасть на входящего охранника. Я разбираю некоторые отпечатавшиеся слова, написанные уже знакомым изящным почерком:

Я знаю… шутка, да?.. поэтому я подумала, что поделюсь… от PNG… все сходится… пыталась подкупить меня и склонить на свою сторону… Как ты себя чувствуешь?..

PNG — это persona non grata? Нежелательное лицо или, выражаясь юридическим языком, кто-то, обычно дипломат, кому больше не разрешен въезд в определенную страну. Гадаю, кого могла иметь в виду Кэтлин, и слышу шаркающие шаги Марино — он возвращается в камеру. Марино ставит свой потертый герметичный кейс «пеликан» рядом с койкой.

— У тебя там наверняка есть лупа, — говорю я, когда он открывает тугие замки. — С десятикратным увеличением и подсветкой, если можно. А то здесь освещение плохое.

Он находит лупу с подсветкой, я включаю ее и начинаю медленно водить над бледными руками Кэтлин Лоулер. Гладкие розоватые ладони, пальцы и подушечки, морщинки на коже, рисунок папиллярных линий и тонкие голубоватые вены — в десять раз больше своего обычного размера. Чистые, ненакрашенные ногти с легкими бороздками, несколько белесых волокон под ними могут быть от формы или постельного белья, и намек на что-то оранжевое под ногтем большого пальца правой руки.

— Не мог бы ты найти пинцет и набор для порохового следа? Если у Колина нет, то, я уверена, у следователя Чанга найдется, — говорю я Марино и приподнимаю правую руку за фалангу большого пальца. Тело остывает, но все еще податливое, как при жизни.

Марино роется в содержимом кейса.

— Есть.

Будто ассистент хирурга, он кладет пинцет на мою обтянутую нитрилом ладонь, потом дает мне металлический штырек с диском клейкой ленты для снятия пороховых следов с рук и ладоней. Прошу держать лупу с подсветкой над ногтем большого пальца и с помощью пинцета вытаскиваю белые волокна и мельчайшие частички крошащейся пастообразной субстанции оранжевого цвета, подхватывая их клейким диском, который запечатываю в маленький пластиковый пакет для вещдоков. Подписываю.

Присев на корточки возле кровати, я начинаю осматривать обнаженные участки ног и стопы. Задерживаю лупу над тем местом левой стопы, где виднеются какие-то мелкие ярко-красные пятна.

— Может, покусали насекомые, — высказывает предположение Марино.

— Думаю, могла капнуть на себя чем-то горячим, — отвечаю я. — Ожоги первой степени, как если бы пролили на ногу какую-то горячую жидкость.

— Не вижу, чем она могла тут обжечься. — Он наклоняется к телу, разглядывает то место, о котором я говорю. — Может, водой из раковины?

— Открой и проверь, но я сомневаюсь.

— А можно открыть воду?

— С раковиной я уже закончил, — говорит Чанг из открытых дверей. — Если хотите, можете проверить, насколько вода горячая. Может, у нее было здесь что-то… что-нибудь электрическое? — предполагает он. — Не могло ее ударить током?

— Все возможно, — отвечаю я.

— Фен, плойка, если кто-то дал ей попользоваться, — выдвигает предположение Чанг. — Против правил, конечно, но это могло бы объяснить электрический запах.

— А куда бы она это включила? — спрашиваю я. Никаких розеток не видно, кроме защищенной настенной, к которой подсоединен телевизор.

— Что-нибудь такое, что работало на батарейках, могло взорваться. — Марино включает воду в раковине. — Если сильно перегрелось. Но если бы такое случилось, у нее были бы не только эти пятнышки на ноге. А ты уверена, что это все-таки не укусы насекомых? — Он подставляет руку под струю воды, проверяя, насколько она горячая. — Потому что это логичнее, ведь она была во дворе, после чего почувствовала себя плохо. Со мной такое бывало. Заберется чертова пчела в ботинок или носок и жалит, пока не помрет. Я как-то проехал на своем «харлее» прямо через пчелиный рой. Не очень-то весело, когда тебя кусают под шлемом.