Оставшиеся четверо не сразу заметили, что раненый затих. Они и сами были измучены до потери сознания. А когда заметили его, то закопали в снегу, забрав смертный медальон и оружие. И побрели дальше, то и дело проваливаясь в мокрый снег, оставляя глубокие следы. Следы… Был человек – и нету. Остались только следы… Пока они не растают…

А дальше им везло. Идя наугад, почти не разговаривая, они удачно проскочили мимо немецких патрулей, отлавливающих рассеявшихся по котлу десантников. И точно так же, на интуиции, они все же вышли на санитарный лагерь тяжелораненых.

Их встретил сердитый окрик:

– Стой, кто идет?

– Свои, браток, свои!

– Ружья на землю, руки в гору! По-быстрому!

Десантники послушно опустили винтовки на снег и подняли руки. Из ельника вышли трое – такие же чумазые, в прожженных маскхалатах и измызганных полушубках.

– Эй ты, а ну-ка… матюгнись, – ткнул винтовкой в сторону самого высокого один из часовых.

Высокий устало ругнулся. Остальные молчали. Сил на проявления радости у них не было. Хотя в душе радовались, да.

– За мной, – двое вернулись в ельник. Третий повел новичков в лагерь. Вел долго. Наконец вывел на большую поляну, на которой ровными рядами стояли небольшие шалаши. Около каждого шалаша горел маленький костерок и сидели такие же бойцы – с перебинтованными руками, ногами, головами. Из каждого же шалаша торчали валенки, как правило, дырявые. Боец подвел их к старшему:

– Военврач третьего ранга Живаго. Кто такие?

– Рядовой Норицын, разведрота.

– Рядовой Карпов, третий батальон.

– Рядовой Накоряков Леонид, третий батальон, вторая рота.

– Рядовой Федор Ардашев. Двести четвертая бригада.

– Все целы? – устало спросил вонврач. Красные глаза его слезились.

– Целы, товарищ военврач третьего ранга. К несению службы готовы, – ответил за всех разведчик Иван Норицын.

– Тогда стройте себе шалаш и подойдете потом к младшему лейтенанту Юрчику, – Живаго показал кивком на стоявшего рядом хмурого млалея с рукой на перевязи и забинтованной головой.

– Жив, Норицын? – сказал Юрчик.

– А что мне? Я же вятский – парень хватский, на полу сижу – не падаю! – повернулся Норицын к своему командиру.

– Иди, Норицын, иди. После побазлаем. Так?

– Так, товарищ младший лейтенант!

Парни вытянулись в струнку. Как их когда-то учили командиры в далекой-далекой вятской Зуевке.

– Шагайте уже, – кивнул военврач.

Сам же снова устало сел. Рядом сел и младший лейтенант Женя Юрчик.

Живаго достал свою тетрадь и карандаш. Подточил его своей финкой. И продолжил писать.

– Ты чего там корябаешь, Лень? – подал голос Юрчик. – Стихи, что ли?

– Почти, Жень. Дневник веду.

– О чем? – хрипло засмеялся лейтенант.

– О нас. О том, как мы тут воевали. – Военврач задумчиво посмотрел в небо, по которому плыли перья облаков.

– Как все воевали. Ничего особенного. О чем тут писать-то?

– Для истории, Жень. Чтобы помнили.

– Думаешь, забудут? – недоверчиво посмотрел Юрчик на врача.

Живаго помолчал, поджав губы. И лишь через несколько минут ответил:

– Если не напишу – забудут.

– Ну пиши, пиши, летописец. Про меня там не забудь. Напиши, что, мол, героем был… – Лейтенант откинулся на снег, закинув руки под голову. У него были более насущные думы – будут ли еще самолеты? Связи-то с Большой землей нет…

Военврач же снова начал черкать карандашом по бумаге.

А облака все плыли и плыли. И тишина была такая, что закладывало уши. И млалей задремал на минутку. А потом проснулся и вдруг подал голос, не открывая глаз:

– Да какая, в сущности, разница – узнают или не узнают? Главное, что мы дело свое сделали.

Живаго кивнул и продолжил писать.

Облака же все плыли и плыли. Плыли… И жили…

– Ну что же, – сказал обер-лейтенант Юрген фон Вальдерзее. – Показания я ваши запротоколировал. Допрос закончен. Сейчас, Николай Ефимович, отдыхайте. Завтра отправим вас в Демянск, в штаб корпуса. Туда, куда вы так стремились!

Немец ехидно улыбнулся, завязывая шнурки картонной папки.

Тарасов согласно кивнул: «Да, стремился, да, попаду. А ведь могло случиться и по-другому…»

И подполковник вдруг вспомнил, как совсем недавно допрашивал таких вот… Нет, не таких – щеголеватых, уверенных в себе, немного надменных. А других – испуганных, трясущихся, ободранных немцев. И этого мог бы допросить. А потом в расход.

В комнату вошли двое немецких солдат.

– Фельдфебель, проводите господина подполковника. И выставьте двойной караул.

– Яволь! – Фельдфебель рявкнул так, что у Тарасова опять заболела раненая голова.

– И приготовьте пленному легкий ужин.

Тарасова отвели в соседний дом, где ему выделили отдельную комнату, в которой был только стул и узкая кровать, заправленная с армейской, помноженной на немецкую, педантичностью.

Потом принесли еду. Котелок с жидким супом, несколько ломтей хлеба и кувшин с молоком. Тарасов старался есть не спеша, помня о том, что организм отвык от еды. Но все равно сметал все быстро. И не наелся. Хотя желудок был полон, все тело требовало еще и еще. Он вздохнул и лег на кровать, прикрыв глаза.

За окном было уже темно, но сон не шел. Тарасов думал. Думал о том, как там бригада, смогли ли прорваться те, кто шел с ним, те, кто вырывался из котла самостоятельно? Как там эта еврейская морда – Гриншпун? Смог ли он заменить командира на последних сотнях метров до своих? «Прости меня, Борь, что я тебя таким гадом перед немцем выставил… Пожелай мне там удачи!»

А удача Тарасову была нужна… Кто знает, как там повернется жизнь?

Подполковник привстал на локте, выглянув в единственное в комнате оконце. Там маячила каска охранника. Мелькнула шальная мысль о попытке побега.

А что? Выбить стекло, прыгнуть сверху на фрица, свернуть ему шею и рвануть, пока не опомнились!

Гогот немцев из второй кухни перебил его мысли. Далеко Тарасову не уйти. Наверняка еще несколько часовых вокруг избы. Ну и что? Хотя бы еще парочку с собой забрать! Какая разница, как ты умрешь? Важно то, для чего ты жил. А для чего я жил? Не для того же, чтобы лежать под серым суконным одеялом и слушать смех врага? Тарасов уже спустил ноги на прохладный пол и вдруг занавеска распахнулась. На пороге стоял давешний фельдфебель.

– Герр подполковник!. Это вам от обер-лейтенанта! – Он протянул Тарасову бутылку коньяка, пачку сигарет и яблоко.