– Знаешь, Никки, мне бы не хотелось сейчас об этом говорить. Слишком все еще свежо.

Мальчик серьезно кивнул, словно умудренный жизнью старик, а потом принялся, как обычно, шнырять по комнате и всюду совать свой нос. Он остановился около пишущей машинки.

– Так, – протянул он, – и когда вы уезжаете?

Вопрос захватил Билла врасплох. Он поднял глаза и увидел, что наполовину написанное письмо в Духовное управление все еще в машинке. Боже! Работа учителем в Балтиморе! Он совсем забыл о ней.

– Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не смел читать мою почту?

– Извините! Просто письмо торчало в машинке совсем на виду. Я ненароком заглянул в него.

Билл, терзаясь чувством вины, проговорил:

– Послушай, Никки, я знаю, у нас с тобой была договоренность...

– Не берите себе в голову, святой отец, – быстро ответил мальчик с вымученной улыбкой, которая хватала за сердце. – Из вас получится прекрасный учитель. Особенно там, недалеко от Вашингтона. Я знаю, что вы интересуетесь политикой. И не беспокойтесь обо мне. Мне здесь нравится. Для меня это – дом. И вообще я безнадежен.

– Я запретил тебе говорить о себе так!

– Приходится считаться с фактами, святой отец. Пока дождетесь, когда меня усыновят, превратитесь в дряхлого старика, которого возят в кресле на колесиках. Договоренность отменяется. Что касается меня, я вас подвел. Было бы несправедливо, чтобы вы продолжали держать свое слово.

Билл смотрел на мальчика, который возобновил свое бесцельное хождение по комнате. И, наблюдая за ним, он вспомнил слова Джима, сказанные им в тот вечер, когда они пили пиво, слушали плохую музыку и были близки к смерти в Гринвич-Виллидже: «Надо сначала навести порядок в собственном доме и поблизости, а уж потом заботиться об остальном мире. Поступай мы все так, у нас меньше оказалось бы хлопот с делами в мире».

Теперь Билл знал, как он должен поступить.

– Дай мне это письмо, Никки, пожалуйста. Правильно. То, что в машинке, и письмо из Духовного управления, которое лежит рядом с ним.

Никки передал ему письма, а потом сказал:

– Мне, пожалуй, пора в класс.

– Не торопись.

Билл аккуратно сложил оба письма втрое и начал рвать.

Никки разинул рот.

– Что вы делаете?

– Выполняю обещание.

– Но я ведь сказал вам...

– Не просто обещание, данное тебе, а обещание, которое я дал себе много лет назад. – То обещание, которое прежде всего привело меня в семинарию. -Нравится тебе это или нет, но я остаюсь.

Билл почувствовал головокружительную легкость. Ему показалось, будто огромный груз свалился с его плеч. Все сомнения, все споры с самим собой исчезли. Его место здесь. Здесь он сумеет изо дня в день добиваться перемен к лучшему.

– Но меня никогда не усыновят!

– Мы об этом позаботимся. Однако дело не только в тебе. Я здесь надолго. Я не покину приют Святого Франциска, пока он не опустеет.

Билл увидел, как по щекам Никки побежали слезы. А Никки никогда не плакал. Это зрелище так взволновало Билла, что его собственные глаза тоже наполнились слезами. Печаль, которую он держал в себе с воскресенья, рвалась наружу. Он попытался сдержаться, но было поздно. Билл собрался сказать Никки, чтобы тот бежал в класс, но вместо слов вырвалось рыдание. Он уткнул голову в руки на столе и заплакал.

– Почему ему суждена была такая смерть? – услышал он свой голос, прерываемый рыданиями.

Билл почувствовал у себя на спине маленькую руку и услышал, как Никки со слезами в голосе сказал:

– Я буду вашим другом, отец Билл. Я застряну тут надолго. Я буду вашим другом.

Светофор сменился на красный, и Иона Стивенс затормозил на Парк-Авеню-Саут у Шестнадцатой улицы. Был конец буднего дня, но машин на улицах не убавилось. Похоже, поток их в этом городе никогда не прекращается.

Много дней он находился в состоянии мучительной депрессии, опасаясь, что тридцать лет, которые он провел, вживаясь в образ добропорядочного обывателя – рядового члена самодовольной и преуспевающей общины Монро, пропали даром. Усыновленный мальчик-Сосуд мертв. Внезапность его смерти застала Иону врасплох. Охранять Сосуд было обязанностью Ионы. Теперь же Сосуд скончался, не выполнив своего предназначения...

Но Тот все еще существовал, Иона чувствовал это. А сегодня вечером – видение... видение алого цвета.

Он приближался к месту своего назначения. Квартира тетки Кэрол находилась недалеко отсюда. Она жила в районе, называвшемся Грэмерси-парк. Именно туда видение посылало его.

Он прикрыл рукой здоровый глаз в надежде увидеть что-нибудь левым, незрячим.

Ничего.

В течение дня видение появлялось несколько раз. Он видел, как голову Грейс Невинс разбивает тяжелый стальной лом. Он видел свою руку, держащую этот лом. Видение подало ему знак.

Грейс Невинс должна умереть.

Сегодня вечером.

Иона подумал: почему? Не то чтобы он возражал. Он питал к этой жирной сплетнице не больше теплых чувств, чем к любому другому человеку на свете. Ему было просто любопытно, почему именно она должна умереть.

Мщение? Она не имела прямого отношения к смерти Джима, так что о мщении речи быть не могло. Почему? Представляла ли она в будущем опасность для Того? В этом, очевидно, все дело. И притом, в ближайшем будущем. Отсюда подгонявшая его настойчивость видения.

Он постукивал костистыми палацами по рулевому колесу, ожидая, когда сменится сигнал светофора. Он быстро добрался сюда с Лонг-Айленда, но ощущение безотлагательности его миссии не покидало Иону.

За окнами пел свои песни город. Его синяки и шишки, его незаживающие раны, отчаяние и боль – все словно соединилось в единую мелодию, звучавшую в голове Ионы. Со всех сторон он слышал, как складываются в эту мелодию звуки, символизировавшие грязь и болезни, боль и муки, нищету скучившихся людей. Она негромко доносилась из переулков, ее напевали жалкие жилища над лавками, кричали туннели подземки. Юнион-сквер слева, казалось, исторгала стоны своих обитателей, день за днем уничтожающих себя наркотиками.

Ему хотелось остановиться и насладиться всем этим. Но его ждало дело. Он нежно погладил шестигранную рукоять изогнутого трехфутового лома, лежавшего на сиденье около него.

Дело!

Наконец зажегся зеленый сигнал. Он нажал на акселератор и двинулся вперед.

Грейс вошла в квартиру и щелкнула выключателем. Свет не загорелся. Она нажала на выключатель несколько раз, но света не было. Опять перегорела лампа. Кажется, она заменила ее всего две недели назад. Или раньше? Она не могла вспомнить. После ужасного воскресного происшествия в голове царил сумбур. Безобразная сцена с Эммой вчера на похоронах еще более ухудшила ее состояние.