Веспер снимает меч со спины и простирает его над мужчиной рукоятью вперед.

Открывается око, направляет взор на мужчину и затем яростным хлопаньем серебряных крыльев высказывает желание повернуться. Веспер чувствует движение и поднимает оружие так, чтобы встретиться с ним взглядом.

Долгое время они молчат, затем Веспер вздыхает, опуская глаза.

– Что такое? – шепчет Диада.

– Думаю… думаю, меч хочет, чтобы его обнажили.

– Так вперед.

– Но я боюсь.

– И?

Веспер кивает.

– Ты права.

Она принуждает себя еще раз посмотреть на него и видит, что меч смотрит в ответ.

– Ладно, – бормочет она, – поехали.

Кладет меч на землю, держа ножны в одной руке и протягивая другую к рукоятке.

Меч начинает тихо гудеть, глаз раскрывается все шире.

Веспер останавливает дрожащую руку, делает очередной вдох, кусает губы, тянется… и передумывает. Вместо того чтобы схватить рукоятку, она опускает правую ладонь на одно из крыльев, а левую – на другое. Они тянутся навстречу ее пальцам и быстро за них цепляются.

Веспер встает, шум упавших на пол ножен перекрывается победоносным гудением стали.

В другой комнате носятся рукотвари, и их болтовня становится тем громче, чем яростнее они пытаются вырваться из оков. Диада настороженно смотрит в их сторону, но не отходит от подопечной.

В это время Веспер устанавливает меч острием в пол и наклоняет рукоять вперед – так, чтобы мужчина вновь оказался в поле зрения оружия. Осторожно раскачивает его вперед и назад.

Между клинком и телом человека воздух наполняется синими искрами. Пот испаряется, сыпь оживает. Мужчина мечется и стонет.

Диада возвращает свой меч в ножны, идет к больному и давит ему на плечи.

Теперь сыпь дымится, сгорая под жутким взглядом меча. Веспер едва удается ровно его удерживать, она скрипит зубами и надеется, что трясущиеся мышцы выдержат.

Меч гудит на одной чистой долгой ноте. Она проникает под кожу и кости, очищает и изменяет организм больного.

Дело сделано.

Диада отходит, и три взгляда, все еще таящих дерзкую надежду, выжидающе наблюдают.

Мужчина открывает глаза – у него усталый, но осмысленный взгляд.

– Эй? Что вы делаете в моем…

Он резко садится.

– Инфернали меня раздери!

Несмотря на все пережитые страдания, мужчина быстро соскальзывает с кровати и преклоняет колени, опустив голову.

– Я хотел сказать, Гарт Грейнс к вашим услугам.

Веспер обнимает меч и прижимается щекой к клинку.

– Ты смог! Ты его вылечил! Спасибо!

Глаз раскрывается шире, серебряные крылья изумленно замирают и напряженно дрожат. Затем тянутся к ее плечам – да там и остаются.

Немногие нынче ходят на старую шахту, а те, кто ходит, совершают ошибку. Она говорит, что лучше бы им вернуться домой, но они настаивают, ибо желают овладеть ее силой. Массасси убивает их всех, одного за другим. Это не входит в ее намерения. Она этого даже не хочет. Она надеется, что уж в этот раз точно получится, что усилители наконец-то стабилизируются. Но нет. Под ее серебряными пальцами сущность распадается, от человека остается только пустая оболочка – очередной повод для ночных кошмаров.

Однако младенцы подрастают.

Материнство дается Массасси непросто. Ее бесят их несамостоятельность, их тупость, их постоянный ор. Ей безумно хочется их изменить, подчинить их волю, но она опасается, что подобное вмешательство ослабит их дух и помешает будущему росту.

Вместо этого она взывает к разуму и повышает голос – причем последнее происходит гораздо чаще. Каждый день она отводит их в то место, где искажается мир, и проверяет их чувствительность. Каждый день – безрезультатно.

Ее же собственная увлеченность исследовательской работой начинает граничить с одержимостью. Будучи вдали от искажения, она боится, что упустит какое-нибудь критическое изменение. Сначала она проверяет аномалию трижды в день, затем это количество увеличивается до четырех, затем – до пяти, и все сопровождается постоянным волнением между проверками. Если снаружи раздается хоть сколько-нибудь странный звук, неожиданно меняется погода или у нее случается легкое несварение желудка, она сразу же мчится на улицу. Вскоре эти посещения превращаются в ритуал. Начинает она с поверхностного изучения объекта, затем проводит более детальное исследование с применением точных, кропотливых замеров. Третья проверка – как самого ме́ста, так и заметок – совершается ради минимизации шанса на ошибку, так же как и четвертая, чтобы быть полностью уверенной.

Если на каком-то этапе процесса она теряет концентрацию, то принуждает себя начать все сначала.

Со временем аномалия начинает шевелиться, едва заметно увеличивается, иногда сужаясь, иногда расширяясь, как некий иномирный прилив, наступающий на ее берега, на ее мысли.

На десятый год дети становятся прилежными учениками, они сосредоточены на деле и очень стараются не расстраивать свою опекуншу. Несмотря на все усилия, им не удается вызвать у Массасси улыбку, ибо они ее только разочаровывают.

Как бы они ни пытались, они не могут понять даже половины того, о чем она говорит, и поэтому они ей не помощники.

Сон стал для Массасси редким гостем: он накатывает днем, в самое неподходящее время, и покидает ее, когда она могла бы отдохнуть. Она выносит наружу стул и проводит все больше времени, сидя на нем.

Из-за утомления ее память путается, она постоянно отвлекается. Часто во время проверки она сбивается на полпути, начиная снова и снова, пока по щекам не потекут слезы отчаяния.

Из дремы ее вытаскивает рука, осторожно дергающая ее за куртку. Она поднимает глаза, узнает одну из своих подопечных, Мир-Одиннадцатую, – у девочки возбужденный вид.

– Я видель.

– Что ты видела?

Мир-Одиннадцатая не выдерживает: подпрыгивает и бьет ладошками по бедрам.

– Дым!

Массасси приподнимается, хмурясь.

– Где?

– В шпециальном меште.

Она выбегает из дома и видит там остальных детей, скопившихся вокруг взрытой земли, вокруг аномалии. Проталкиваясь через них, она видит то, о чем говорила девочка: в мир пробивается тоненькая струйка, настолько бледная, что почти совсем прозрачная. Солнечный луч сжигает ее, ослабляя потенциал, но она все равно проклевывается, усиленно пытаясь полностью проявиться в мире. Смотреть на нее неуютно, это парадоксальный вторженец, чужеродный и знакомый одновременно, отталкивающий, но завораживающий.