Не обошлось без совместного ужина с беженцами Димой и Тарасовым, выправившими себе долгосрочные визы и злодействующими здесь на ниве продажи и покупки недвижимости. Основную партию в бизнесе конечно же вел пройдоха-коммерсант, а бывший чекист отныне подвизался у него в подручных, конечно же тяготясь такой ролью, но и смирившись с ней. Ему явно досаждала невостребованность его ярких оперативных талантов и участь прихлебателя при деловом энергичном Диме, чьи предпринимательские таланты, не стесненные милицейским и уголовным произволами, развивались на благодатной почве арабского бизнеса без удержу и оглядок.

Дима основал десяток оптовых магазинов и торговал квартирами в ежедневно расширяющихся кварталах новостроек, как вокзальными горячими пирожками.

– Тебе надо открыть здесь банковский счет, – улучив, когда мы остались с ним наедине, заявил он безапелляционно. – Посылать твои деньги в Россию стало затруднительно.

– Да какие еще деньги, забудь! – отмахнулся я. – За что? Все быльем поросло!

– Чуточку каждый месяц с меня не убудет, – сказал Дима, многозначительно округлив глаза. – Кто знает, как повернется жизнь? Ты – моя страховка. А я – твоя! Никому не ведомо, что за подлянки таятся в дне грядущем… Так что завтра поедем в банк, я договорюсь все устроить, хотя у тебя и нет постоянной визы. Но менеджер – свой парень, я его подогреваю, когда у меня всякие проводки интересные случаются… Супруге счет не нужен?

– Как тебе здесь удостоверение МВД…

– Почему? Я бы его в рамочку на стенке повесил.

– По Москве не скучаешь?

– В кошмарах снится, – ответил он вдумчиво. – Черная слякоть, сырой мороз, чеченский подвал… Никому не советую.

На миг мне малодушно захотелось поменяться ролями с Тарасовым. Хотя стоило ли прозябать в такой роли? Да и против судьбы не попрешь… А судьбою моей теперь стала Ольга. И променять ее я не смог бы ни на какой коралловый рай.

Но когда, возвратившись, я ступил на порог управления, вмиг окутавшись его свинцовой атмосферой, вспомнил прошедшие незабвенные деньки своего краткого курортного отдохновения с тоской и огорчением отторгнутого из небесных кущ грешника, должного вернуться на предназначенную ему сковороду.

Однако сослуживцы возвращению моему были рады, работа в отделах кипела, Филинов расправил крылья, паря в административном поднебесье, и в конторе царил приподнятый дух уверенности в завтрашнем дне.

Наш пиратский флагман, воплощенный в ведомстве Есина с командой его упитанных обха-эсэсовцев, уверенно утюжил воды частного бизнеса беспощадным обширным тралом; вороватые оперские невода, скинутые на невидимых лесках из иллюминаторов, укрывались под ватерлинией, и, судя по качеству одежды сотрудников и количеству их тесно припаркованных у конторы иностранных машин, переживать за неустроенный быт подчиненных начальству не стоило. В моем департаменте на тяготы жизни тоже никто не сетовал. Для себя я выработал простой принцип: не влезать в частные дела подчиненных, вовлечение своей персоны в их махинации исключать, равно как и возможность получения от них мзды за свой либерализм. А коли требовалась их поддержка по моим личным вопросам, я с каменной мордой отдавал соответствующие устные распоряжения. Исполняемые беспрекословно и без комментариев.

Вова Филинов встретил меня с распростертыми объятиями. До поры отгремевшей свадьбы наши отношения отличала дружественность с оттенком корректного глубинного безразличия, но ныне мы изрядно сблизились как в неформальности общения, так и благодаря равному нам покровительству Решетова. Кроме того, откровенное расположение ко мне Олейникова, ныне генерал-полковника и второго человека в госбезопасности, беспрепятственно вхожего к президенту, навело Вову на естественные соображения относительно моих силовых возможностей. Соображения эти напрочь исключали как помыкание мною, так и целесообразность конфронтации. Я лишь усиливал его позиции, тем паче не пытаясь его подсидеть и не испытывая нужны в критике и в противоречиях.

Но все же заноза недоверия, рожденная из моего возрастающего влияния в высших сферах, Филинова покалывала, и настала пора ее извлечь, ухватив за скользкий неприметный кончик. Благой повод дал он мне сам.

– Решается вопрос о заместителе, – непринужденно начал он, закуривая и нервно переставляя с места на место перед собой пепельницу. – Какие мысли?

Мысли мои были просты: как я уже бесповоротно уверился, в нашей стране начальник всегда выбирает заместителя глупее себя. И кандидатуру для слепоглухонемого дублера Филинов конечно же наметил, но приличия был соблюсти обязан. Как, увы, был бы пригвожден и к согласию, вырази я намерение подрасти в должности. Должности пустой по возможностям и хлипкой в своем постоянстве. Рассчитанной на амбициозного недальновидного выскочку.

– Не ко мне, – поджав губы, я решительно помотал головой. – Не хочу, не буду. И если интересно, вообще никуда не хочу. А уж коли вдруг станут выдергивать наверх – удерживай, не отпускай, такая просьба. В том случае, естественно, если я тебе тут нужен.

– Конечно, нужен! – загорячился он, вмиг оттаяв душой и зардевшись, как бузина. – Но тебе ведь тоже расти и расти… Ты скромностью-то не злоупотребляй, старина!

– Вот когда ты станешь заместителем министра, можешь порекомендовать меня на свое нынешнее место. Но только при этаком раскладе, – я многозначительно поднял палец.

Он блеюще, одобрительно засмеялся. А отсмеявшись вынужденное, раболепством натуры продиктованное, поведал последние новости: дружище Сливкин окопался в мэрии в числе ответственных лиц, ведающих туманными вопросами безопасности. Помогла давняя и дальновидная его спевка с главой ГУВД. Иосифович перебрался в Совет Федерации на место Решетова. Этакая рокировочка без перспектив, однако с сохранением чиновной формы лица. Впрочем, Филинов не исключал его возможности омандатиться лоббистом от мелкого округа, пополнив ряды проституирующего контингента Государственной думы. Правой рукой Решетова вновь стал Соколов, получивший должность советника. Я попытался представить судьбу некогда гробивших его по заказу сверху оперов, и мне невольно припомнились мои беженцы в Эмиратах. Туда, ребята, туда, или хотя бы в упомянутую моей мамой неведомую Сызрань… Воистину не бей лежачего, он может встать.

О делах подведомственных мне отделов Филинов даже не заикнулся, нарочито давая понять о всемерном доверии к моему руководству отписанной мне епархией, куда я и последовал для раздачи похвал, выговоров и всяческих мелких разбирательств.

Забот, как всегда, обнаружилось с избытком. Судебные тяжбы, склоки с прокуратурой, кляузы адвокатов, провалы агентов, включавшие их физическое устранение бандитами, – что поделать, судьба барабанщиков… Разбитая оперативная машина, врезавшаяся в патрульную городскую, утрата по пьянке пистолета и служебного удостоверения… Настоятельная просьба одного из важных для нас стукачей, грешившего продажей героина, приструнить ментов по месту жительства, навязывающих ему для реализации собственный конфискованный товар… Наконец, нестыковка в бухгалтерии по девятой статье оперативных расходов, ибо на контрольную закупку оружия давались рубли, а преступники непременно требовали доллары, операм пришлось идти в обменный пункт, но на следующий день курс американской валюты катастрофически упал, и теперь ребятам на полном серьезе вменяли обвинение в умышленной растрате. Заместитель начальника отдела заказных убийств, вечерком вышедший с помойным ведром во двор, столь усердно вытряхивал прилипшие к его стенкам картофельные очистки, что выронил в бак из нагрудного кармана куртки свой сотовый телефон. Невелика потеря, но утром в баке обнаружили труп какого-то коммерсанта, и теперь подозреваемый ходил по инстанциям, бия себя в грудь и изрыгая запальчивые клятвы под задумчивыми взорами прокурорских следаков.