Я думала, не встать ли, не подыскать ли повод выйти, но осталась лежать на кушетке, чтобы не вывести Кару из этого хрупкого равновесия, из ее довольного настроения. Но это злило меня саму. Я не хотела все время заранее обдумывать каждое свое слово, беспокоясь, как его могут воспринять: так я себя вела, когда только приехала в Линтонс. Несколько недель назад я изгнала этот тихий голос, это воображаемое существо, шептавшее мне, что тут небезопасно. И теперь я не желала, чтобы оно снова вскарабкалось мне на плечо.

– Можно мне что-нибудь заплатить за еду? – спросила я.

Продолжая взбивать и подливать, Кара глянула на меня. Я так и прочла ее мысль: мне стоило предложить это еще несколькими неделями раньше.

– Незачем, – ответила она после затянувшейся паузы. – За это платит Питер. Я подумала, что мы могли бы устроить еще один пикник – на крыше.

* * *

Я очень медленно и осторожно, дюйм за дюймом, выбралась из чердачного окошка, поставив одну ногу на край свинцового желоба, забитого веточками и гниющими листьями. Я знала, что в тридцати футах подо мной целуются в фонтане каменная женщина и каменный Купидон. Я передала Питеру корзину для пикника, а потом одеяла, – стараясь не смотреть вниз. Позади него по крыше карабкалась Кара.

– Не знаю, смогу ли я это сделать. – Я закрыла глаза, чтобы перестала кружиться голова. Я была в знаменитом халате.

– Давайте же, – произнес Питер.

Открыв глаза, я увидела, что он свешивается с крыши, подавая мне одну руку. Я потянулась вверх и вложила свою ладонь в его.

– Держу, – сказал он.

Архитектурный ландшафт крыши повторял устройство внутренних пространств дома, создавая проходы между крытыми черепицей секциями, с дюжиной каминных труб, торчавших из свинцовой кровли. Мы подобрались поближе к внешней стороне стеклянного купола, снаружи напоминавшего гигантскую колоколообразную тепличную раму, и, заглянув через треснувшие стекла внутрь, увидели далеко внизу парадную лестницу. Воздух был совершенно неподвижен, и облака над лесистыми уступами напоминали ярко-белые соцветия цветной капусты, но внизу они отливали темно-лиловым. Крыша излучала тепло, проникавшее сквозь подошвы моих туфель. С высоты я различала дальний конец моста, башню усыпальницы и вершину обелиска.

Мы отыскали удобное место за широкой каминной трубой, и Питер откупорил шампанское. Я расстелила одеяла и скатерть, которые мы принесли с собой. Кара вынула из корзины три тарелки с золотисто-голубой каймой и три матерчатые салфетки. Мы разложили лосося, крошечные картофелины и салат, выставили вазочку с майонезом. Кара захватила еще и два бумажных зонтика от солнца, и мы с ней держали их у себя над головой, сидя потурецки в наших изысканных нарядах.

Когда мы всё доели и выпили, Питер открыл еще одну бутылку. Мы с Карой воткнули зонтики в щель между кирпичами и улеглись головой в образовавшуюся тень. Питер читал. Кара замурлыкала песню, которую мы недавно ставили, и он подхватил.

– Передай-ка мне сигареты, – произнесла Кара, и оба рассмеялись.

Я знала, что в песне не совсем такие слова, однако не стала им об этом говорить[33]. Мой портсигар, как всегда, лежал в кармане халата, но я не хотела напоминать Каре о его существовании. Питер зажег свои собственные три сигареты, и мы долго сидели молча – курили, подремывали. Все было неподвижное и какое-то гнетущее.

Я почти совсем уснула, когда Кара сообщила:

– Утром заходила на почту – проверить, нет ли нам писем.

Спустя несколько мгновений, словно ему с трудом удавалось поддерживать разговор, Питер сказал:

– Ну и как?

Кара перекатилась на бок, подперев голову рукой.

– Пришло письмо, – ответила она. – От отца Крега. Переслали из Шотландии. Он написал, чтобы известить меня: умер Дермод.

Питер оторвал взгляд от книги.

– Дермод? Ох, Кара. Мне очень жаль.

– О нет, – отозвалась я, садясь.

– Просто не верится, – продолжал Питер. – И ты нам раньше не сказала? Почему? Весь день мы тут валяли дурака, ели, пили, а Дермод все это время был мертв.

– Он умер не сегодня, а раньше, – проговорила Кара.

– Конечно, конечно, – отозвался Питер. – Что пишет отец Крег? Как это случилось?

Я предостерегающе взглянула на Питера, даже чуть не протянула к нему руку: мне хотелось подать знак, чтобы он помолчал. Я считала, что нам не стоило бы разговаривать при Каре о смерти и умирании.

– Я не против об этом поговорить, Фрэнсис, – заметила Кара. – Он утонул.

Все мы молчали. Видимо, каждый думал о том, какое это ужасное совпадение, что и Финн, и Дер-мод погибли в воде.

– Он рыбачил, – пояснила Кара. – Во время отлива нашли лодку. Она затонула вместе с ним. Скорее всего, он ударился головой, поэтому не выплыл. – Голос Кары звучал мягче: в ее речь прокрадывался ирландский акцент.

– Бедняга, – произнес Питер.

– Поедешь домой на похороны? – спросила я у нее.

– Домой? В Ирландию? Ирландия мне не дом. И потом, похороны были сегодня. Письмо неделю валялось на почте.

– Чертов почтальон, – пробормотал Питер. – Не знаю, почему он не в состоянии доехать сюда на велосипеде.

– Слишком далеко, – заметила я.

– Каре почему-то удается докатить до деревни и обратно.

– Там по дороге ехать пять миль, а он уже старый, – возразила я. – Это нечестно – ожидать, что он будет так далеко забираться.

– Господи помилуй, – проговорила Кара, тоже садясь. – Плевать мне на почтальона, понятно?

Мы с Питером переглянулись.

– Выпей еще, – предложил он – наш универсальный ответ на все.

Он вылил остатки второй бутылки в ее бокал и тут же открыл третью. Кара выглядела такой довольной, пока готовила пикник. И все это время она знала, что Дермод умер. Это казалось немыслимым.

– Тебе написал отец Крег? – уточнил Питер. – Не мать?

– От Изабель по-прежнему ни слова.

Она допила бокал и протянула его Питеру снова. Она казалась какой-то далекой, отстраненной, но шампанское само по себе делало все далеким и отстраненным. Я хотела только спать, больше ничего.

– Ты скучаешь по своей матери, Фрэн? – Кара закурила еще одну сигарету, и колечки дыма поплыли из ее ноздрей.

Слышалось лишь потрескивание крыши, которую распирало под дневным солнцем. Даже птицы умолкли.

– Скучаю по той матери, какой она была в моем детстве, – ответила я. – Но если ты о той матери, которой она стала потом, то нет. – Я сама удивилась своим словам и невольно задумалась, не накажут ли меня за то, что я призналась в этом вслух, – еще одним мертвым черным дроздом, новыми звуками из-под ванны, запахом спальни, которую мы с ней когда-то делили. – Хорошо, что она умерла.