Женщина не шла наобум и не искала кого-то среди караульных. Она, петляя и иной раз подолгу таясь позади палаток, твёрдо держала направление к берегу речушки, где в излучине наросло некоторое количество камыша.

Жизнь в городе или степняцком стойбище притупляет нюх. Здесь запах немытых тел, конского пота и навоза перешибал буквально всё. Служанка была родом хань, её захватили в плен ещё ребёнком и подарили ханше на свадьбу. Расти ей пришлось среди благовоний и шелков. Не то что дома: даром что семья была с тысячелетней родословной, без денег и при власти пришельцев-тоба она, родословная эта, немногого стоит. Но нюх благовония отшибают не хуже навоза, в котором вечно копаются «чёрные» служанки– простолюдинки. А чем, вы думали, в степи можно протопить очаг? Только кизяком… Но этот запах, внезапно проявившийся в струйке воздуха, женщина почуяла весьма отчётливо. Знакомый такой запах.

Винный перегар.

Она не успела осознать, что это смерть. Она не успела даже как следует испугаться. Просто из-за спины возникла широкая мужская ладонь и крепко-накрепко зажала ей рот. А в спину упёрлось что-то твёрдое и острое.

– Тихо, девочка, – винный перегар вместе с этими едва слышными словами вошёл ей прямо в ухо. – Не шуми. Будешь шуметь – зарежу, и скажу, что ты была подкуплена ханьцами из крепости… Не будешь шуметь, правда? Хорошая девочка. Теперь послушай меня. Иди, куда шла. Скажешь там то, что собиралась сказать, и добавишь ещё одно имя. Моё имя. Ты ведь меня узнала, верно? Вот так и скажи: мол, этот человек не хочет вам зла. Поняла?.. Вижу, что поняла, ты ведь умница. А теперь ступай.

Служанка, оцепеневшая от этого странно весёлого голоса, навевавшего почему-то такую жуть, мелко-мелко затрясла головой в знак понимания и согласия. Миг спустя её уже никто не держал, кинжал в спину не упирался, а перегар растворился в холодном воздухе… Ну надо же было так влипнуть. Хан хочет сыграть в свою игру, и сейчас его интересы совпадают с интересами осаждённых. Конечно, она назовёт человеку десятника Тао его имя. Это будет неплохой добавкой к тем сведениям, которые она несёт соотечественникам. Служанка без преувеличения рисковала жизнью, добывая их: если бы ханша, наложница хана или другие служанки застали её за подслушиванием и подглядыванием, кое-чья голова с длинными косами уже красовалась бы на пике у белой юрты.

Помимо имени мохэского хана она поведает, откуда приходят Ванчжуну повеления некоего «великого господина».

И лишь когда под мерцающими холодными звёздами заблестела мелкая зыбь на воде, поднятая ветерком, служанку скрутил лютый страх. Только теперь до неё дошло, что она, всё это время ходившая по тонкому канату над глубокой пропастью, сейчас на волосок разминулась со смертью.

Когтистая лапа отпустила её сердце, когда впереди мелькнула знакомая тень и был подан условный знак белым платочком. Связной пришёл.

Теперь всё будет в порядке.

– Шкатулка?

– Шкатулка, господин. Крохотная чёрная коробочка, из которой иногда доносится голос. Служанка уверяет, что жена Ванчжуна отвечала, и… там её слышали.

– То есть это был разговор.

– Да, господин.

Ещё одна загадка. Не многовато ли образовалось на его пути подобных загадок в последнее время, а?

Сотнику надлежало принять решение. Первоначально предполагалось, что приказы от неизвестных, но наводящих страх пришельцев отдаёт некий человек, неотступно следующий за мятежником. Этого человека следовало выкрасть или убить. Но говорящая шкатулка… С одной стороны, это облегчало задачу. Выкрасть маленькую коробочку проще, чем человека. С другой стороны, непонятно, что с такой добычей делать. Быть может, настоящие хозяева шкатулки не пожелают общаться с кем попало.

Хотя…

Сперва, конечно же, эту шкатулку следует добыть. А вот затем… Затем – у сотника под рукой есть другая загадка, с помощью которой можно будет решить эту. Или хотя бы попытаться.

Хорошо бы выкрасть и шкатулку, и ханшу, но это он, конечно, размечтался. Нужно здраво оценивать свои силы, чтобы потом не сожалеть об упущенных возможностях.

– Тао.

– Слушаю, господин.

– Скажи той женщине, чтобы она принесла тебе упомянутую шкатулку. Она ведь прислуживает госпоже?

– Кидани завтра, скорее всего, пойдут на штурм, господин. Если только хан Айян согласится повести своих людей вместе с ними. Он ведь намекнул, что готов к переговорам.

– Намекни в ответ, что я готов его выслушать и передать его слова в Тайюань.

Светильник коротко и звонко затрещал: что-то попало в огонь. Должно быть, масло плохо очищено или фитиль грязный…

– Женщина просит в награду за службу свободу и возможность воссоединиться с родственниками, господин.

– Пообещай ей, кроме этого, небольшое приданое и хорошего мужа. Верность родине должна быть вознаграждена. Пусть возьмёт шкатулку и уходит в Бейши. Скажи своим людям, чтобы проводили её сюда.

– Будет выполнено, господин.

Тао исчез бесшумно, как дух.

Сотник Цзян, оставшись в комнате один, со вздохом усталости опустился на скамью. Сейчас можно будет хоть немного поспать. Раньше рассвета кидани не пошевелятся. А тут ещё бродячий даос, явившийся в Бейши в начале осени, да так и оставшийся, заявил, что алый, как кровь, закат предвещает сильный ветер. Погоду старик предсказывал хорошо, за то и кормили. Сильным ветром в степи никого не удивишь, но дед говорил, что ветер задует с севера и принесёт холод… Интересно, долго ли кидани смогут выдержать такую погоду вне стен крепости и без тёплых жилищ? Мятежное воинство ведь не в юртах, а в палатках ночует, юрты остались у женщин, в становищах.

Глаза закрываются…

До рассвета действительно можно поспать. Что бы там ни было, а мятежникам без предателя внутри стен крепость не взять. А насчёт предателей – все уже трижды предупреждены. В оба будут смотреть не только солдаты и рекруты-фубин. После всего случившегося настороже будут даже дети.

Спустя несколько минут сотник, не снимая доспехов, крепко спал. И впервые за всё время осады – спокойно.

Ханьские и киданьские женщины оплакивали своих детей одинаково.

Не было душераздирающих воплей и разрывания одежд на себе. И кочевницы, и кузнечихи, и крестьянки глотали слёзы и тихо молились. Раненых было много, но погибло всего семь человек, из них один киданьский старик. Остальные – дети.

Хоронили погибших тоже одинаково – в земле. И устанавливали на холмике флажок с посмертным именем. Кто у кого этот обычай перенял, уже неважно.

В кузнечной слободке только двух из десяти семей коснулось горе. Но, отдав дань памяти мёртвым, живые вернулись к повседневным заботам. А тут выяснилось, что в трёх домах всё-таки произошли пожары. Один ещё ничего, выгорело только крыльцо. Но дома семей Чжан и Ляо теперь требовали капитального ремонта – там стрелы попали внутрь, загорелись столбы со стропилами и утварь. И, пока мужчины исполняли воинский долг перед империей, хозяйки принялись решать, кто из них примет погорельцев. Яна сразу пригласила Чунпин с детьми к себе. А многочисленную семью Чжан пришлось распределять аж на три дома. Словом, как-то разместились. Пока женщины решали, кто где будет спать, пока старшие дети перетаскали в кладовку уцелевшие в доме Ляо припасы, снова пришло время идти готовить обед для солдат. И вот так провозились до темноты.