Она наконец-то рассмеялась.

Мы уже обсуждали совместную прогулку, когда в голове я расслышала: «Екатерина Миронова, Катерина…» — дальше неразборчиво. Голос был мужским и незнакомым. Я вскочила на ноги, Китти замерла в недоумении. А я озиралась по сторонам с нарастающей паникой, не сумев убедить себя, что мне голос показался.

Пошла к двери, но в нее уже влетела Ратия — и вид у нее был взволнованным.

— Госпожа! К вам посетитель… и он называет вас родовым именем!

— Может, посыльный от Ноттена? — нашелся хоть какой-то вариант объяснения. — Айх Ноттен знает мое родовое имя!

— Может… но не похоже…

Ратия выглядела еще более напряженной, чем я. Оттого и я напряглась сильнее. Но интерес только нарастал:

— Зови. Я же могу принять его здесь?

Женщина коротко кивнула и побежала обратно. А я забеспокоилась — как бы снова не стать жертвой своего же любопытства, потому позвала мысленно:

— Ринс! Ринсен эн-Ройд! Айх Ринс, вы слышите?

Айх ответил не сразу:

— Что там опять? Только не говори, что уже соскучилась и не можешь терпеть разлуки, — я слышала в его тоне шутливую иронию. — У меня тут кучка венценосных снобов, а дворцовые маги такие бездари, что не…

Я перебила:

— Дело не в этом, айх. Здесь… какой-то человек, он пришел, чтобы меня увидеть. Это опасно?

И хоть ирония из голоса Ринса пропала, но и лишней серьезности не появилось:

— На тебе сейчас десяток защитных заклятий, плюс свою включай. И Ратию далеко не отпускай. Скоро буду. Здесь коронованное чучело с подозрением на проклятие… Я не про вас, наследник, укладывайтесь обратно.

Китти так и сидела, замерев. В зал снова вернулась Ратия, а сразу за ней мужчина — какой-то до дикости странный и одновременно близкий, я и не смогла сразу сообразить, что в его внешности так сильно резало взгляд. Я вмиг забыла обо всех присутствующих, а Ратия просто отступила в сторону, пребывая в том же напряжении и готовая броситься наперерез.

— Катерина? — мужчина тоже никого вокруг не замечал. — Нашел?

Я никогда его раньше не видела: мужчина лет пятидесяти с глубокой складкой между бровями, невысокий, широкоплечий. Такие лица чаще всего не проявляют живой мимики, их обладателями становятся люди с хмурым или слишком серьезным характером. Поразила и его одежда несуразностью: рубаха явно была ему мала и топорщилась на плечах, а штаны, наоборот, велики и удерживались на бедрах лишь тугим шнурком. Вид у него казался болезненным или слишком уставшим. Он с таким же интересом рассматривал мое лицо и роскошное платье.

— Екатерина Миронова, если я правильно запомнил фамилию?

Я все же обуздала голос:

— Да… А вы… вы из… — я не сразу подобрала правильное слово. Хотелось сказать «капсулы», потом «Москвы», затем «нашего мира», но получилось другое: — Из дома?

Он еще и кивнуть согласно не успел, и растянуть сухие губы в улыбке, а я уже бросилась к нему, ведь роднее никого в жизни не встречала. На глаза даже слезы навернулись. Какое странное ощущение — я, никого никогда не считавшая родней, вдруг почувствовала эту связь с незнакомцем. Ведь он оттуда… из дома.

— Ага, — мужчина неловко обнял меня. — Зови Андреем, Катюш. Не до отчеств. А где остальные? — он отодвинул меня и заглянул в глаза: — Нас таких здесь должно быть уже много, если я хоть что-то понял. Я искал… Но уже не верил, что найду.

Я отшагнула и взгляд опустила, иначе сообщить было невозможно:

— Насколько знаю, никто не выжил, кроме меня, — и я снова невольно начала улыбаться. — И вот, теперь вас!

Ратия расслабилась и вспомнила о том, что она здесь главная хозяйка:

— Госпожа, принести ли приборы вашему другу… дяде… отцу? — она не выдержала и добавила другой вопрос: — Госпожа, на каком языке вы говорили?

А ведь я и не заметила, что мы с Андреем говорили на самом настоящем русском. От этого сердце сжалось еще сильнее. Конечно, ему нужны приборы — моему другу, отцу, дяде, самому родному и самому незнакомому человеку в одном лице. И уж конечно, в его обществе я проведу теперь уйму времени, и даже не постесняюсь, если все же разревусь от счастья.

Заметила, как Андрей слабо поморщился, и выдвинула для него стул. Но мужчина не сел — а может, и вовсе не заметил, с той же жадностью разглядывая мое лицо, как я его.

— Какая ж ты молоденькая, девочка совсем, — он качал головой. — Зачем тебя-то?

На его вопросы я с радостью отвечу, но пока хотелось тоже спрашивать:

— А вы как здесь оказались? Вы тоже были заключенным?

— Заключенным? — он усмехнулся. — Нет, всю жизнь следователем в уголовке проработал. Ну… до болезни, — он снова поморщился и бездумно прижал ладонь к животу. — Рак желудка у меня в прошлом месяце нашли, боли адские. К операции готовили, но никаких гарантий — сама понимаешь.

— Вы работали в полиции? — меня этот факт сильно удивил. Я раньше думала, что ученые выбирают самых бесправных — тех, у кого свободы нет отказаться. — А как же вы оказались в капсуле?

— Так вот… прицепились эти врачеватели. Говорят, экспериментальную машину создают — во времени перемещаться. И если с моей помощью смогут ее до ума довести, то я первым пассажиром стану — в то будущее, где такие болячки успешнее лечат. Я и согласился, даже обрадовался, потому что это была хоть какая-то надежда. Тоже никаких гарантий, но хоть какая-то польза от меня напоследок. Понимаешь, Катюш?

Я понимала. Ученые ведь и от нас требовали согласия, но я его не давала. А Андрею наплели так, что он добровольно в их аппарат полез. Он усмехнулся, вспоминая:

— Но вели они себя как-то… неслаженно, что ли. Подозрительно неуверенно, будто сами во всем сомневаются. Да и в меня вцепились, игнорируя многих других людей, которые тоже захотели бы стать добровольцами. Не клеилось это, будто я какой-то особенный. В лаборатории на стене списки висели, я несколько последних имен успел прочитать и запомнить. Дурацкая привычка — на детали внимание обращать. Никита Савченко, Тамара Иванова, Екатерина Миронова, Алексей Подлыжкин, Игорь Комаров — это только последние, но там таких имен десятки, если не сотни! Я и спросил, пока ученые аппарат настраивали, что за списки, а мне в ответ выдали какую-то муть невнятную. Напомнило, как с ОБЭПовцами на задержание ходил, такую же картину видел: у всех глазки бегают, каждый свое говорит, а кто-то отмалчивается — вот они обычно и знают в точности весь состав преступления. И тут такое же. Это было еще подозрительнее, но мне терять-то нечего, потому и рискнул. А когда машинку-то запустили — боль страшная, что от рака было проще умереть.

— Да уж, помню я этот переход, — подтвердила я. — То еще удовольствие.

На этих словах Андрей снова прижал руку к животу и слега согнулся, заметно побледнев. Я все же усадила его на стул и запричитала: