Он завтракал за кухонным столом: так было сподручнее, и, сделав тост, он оставлял гореть газ для тепла. Тост и чай – вот и весь завтрак, еще маргарин, чей гадкий вкус частично скрашивал джем миссис Криппс, или, в худшем случае, дрожжевая паста. В былые времена они завтракали с Сибил в столовой рядом с кухней, ели какую-нибудь дыню и вареные яйца, а порой и – самую им любимую – сельдь. Сибил всегда садилась спиной к стеклянной двери в сад, и в солнечный день прядки ее волос сияли в солнечных лучах. Такого рода воспоминания не вызывали больше былых мучений, но без них было не обойтись: он и дня не мог прожить без того, чтоб не думать о ней, не напомнить ей о какой-нибудь мелкой, сугубо личной шутке, не вспомнить того, что она говорила, о чем думала, что одобряла, о чем тревожилась. Всякий раз он ощущал легкий всплеск любви к ней, который на мгновение оттеснял отчаяние утраты. Он, как говорил сам себе, держал любовь на плаву. Не так уж много осталось способных на то же самое. Заботы бизнеса заполняли дни, кто ж спорит, но с тех пор, как Старец отошел от дел (практически, хотя и приезжал два раза в неделю и сидел в своем кабинете в ожидании, что кто-то придет и поговорит с ним), а они с Эдвардом в контрах из-за нового причала в Саутгемптоне, упражнения в коммерции едва ли доставляли удовольствие. Именно Эдвард настоял на покупке причала: собственность обошлась очень дешево, это верно, только все равно это означало не только отвлечение средств, полученных в возмещение ущерба от войны, но и привлечение едва ли не всего имевшегося у них капитала. Эдвард убеждал, что после войны начнется строительный бум и, располагая большими активами, они окажутся в куда более выгодном положении при складировании и переработке древесины твердых пород, сделавшей им имя, но Хью сомневался, что удастся найти деньги для покупки таких громадных запасов, какие оправдывали бы приобретение второго причала. У них из-за этого ссора вышла (и даже несколько ссор), однако Старец принял сторону Эдварда, так что новый причал был куплен и действовал. А теперь еще и этот большой, а ныне пустой дом. Было бы разумно, полагал он, продать его или, по крайней мере, закрыть, только ведь ему надо где-то жить, а это был их с нею дом. Если б только Полл осталась! Только ведь он сам и настаивал, чтобы она не оставалась. Луиза попросила их обеих пожить в ее доме. Клэри хотелось поехать, Полл возражала. «Я останусь с тобой, папа», – сказала она. Только он сразу понял, что она этого не хотела, даром что снова и снова повторяла, что хочет. Кончилось тем, что он пригласил ее поужинать, чтобы поговорить с глазу на глаз. Ужинали в его клубе, потому как он считал, что лучшего места для разговора не найти, а немного еще и потому, что очень гордился дочерью и с радостью знакомил ее со своими знакомыми по клубу. «Право слово! – восклицали те. – Какая потрясающая дочка!» – и всякое такое. Она и была потрясающей. Волосы у нее были как у Сибил в пору их знакомства, блестящие, насыщенного цвета меди, тот же белый цвет лица и тот же ровный изогнутый рот с короткой верхней губой, зато высокий открытый лоб и темно-голубые глаза – чисто казалетовские, очень похожие на те, что у Рейчел, в свою очередь похожей на Дюши. Любопытно, подумал он, никто бы не сказал, что у Полл глаза Дюши, скорее ее тетки, зато наверняка любой отметил бы, что у Рейчел глаза похожи на материнские. А вот в отношении одежды Полли отличалась и от своей мамы, и от тетки: она ухитрялась опрятность обращать в очарование. На ужин она пришла прямо с работы в белом свитере и темной плиссированной юбке. У свитера был высокий круглый воротник, а рукава она подтянула чуть ниже локтя, чтоб на ее запястье был виден широкий серебряный браслет, подаренный им на прошлое Рождество. Выглядела она дивно. Села напротив него в большое кожаное кресло и, потягивая заказанный им для нее шерри, рассказывала про их с Клэри собеседование о вступлении во вспомогательные женские войска.

– Было так смешно, пап, все, о чем нас спрашивали, мы либо никогда не получали, вроде школьного аттестата, либо и не могли бы получить, вроде справки с последнего места работы. Когда Клэри сказала, что она писатель, они просто пропустили это мимо ушей. Но там была громадная очередь, и они сказали, что ВЖВ и без того уже укомплектованы почти полностью. От этого как-то легче стало, если честно. Я не хотела уходить от… ни от кого.

– Так, и что же дальше?

– Ну, Клэри говорит, что есть сотни скучных мест для работы. Уверяет, что Лондон попросту битком набит машбюро, так что, полагаю, мы окажемся в одном из них. Потом, если нам страшно повезет, нас попросят временно поработать секретарями, потому как штатные загриппуют или еще что-нибудь, ну а потом, в случае успеха, станем чьими-нибудь постоянными секретарями. – Последовала пауза, после которой она прибавила: – Арчи говорит, что мне надо попытаться попасть в художественную школу. Там есть вечерние классы. Я буду не постоянной учащейся, а только по вечерам ходить. Но я еще не решила, к тому же не знаю, нужно ли жить в определенном районе Лондона, чтоб тебя допустили.

– Мысль представляется здравой, – сказал он. И пожалел, что сам не додумался до этого.

– Это было бы всего два вечера в неделю, – сказала она. – Остальное время я была бы дома с тобой.

– Как раз об этом я хочу поговорить с тобой.

– Ой, пап! Мы уже говорили об этом.

– Да, но недостаточно. Я подумал и пришел к выводу, что на самом деле идея эта не годится. Тебе следует быть со сверстниками. Плюс к этому мне, возможно, придется проводить одну-две ночи в неделю в Саутгемптоне, так что меня в доме даже не будет, а мне и подумать неприятно, что ты в нем останешься совсем одна.

– Со мной все будет в порядке.

– Есть и еще одно, – на ходу придумывал он. – Я серьезно подумываю о том, чтобы закрыть дом. Для меня он слишком велик, а даже и для нас двоих. И если я стану на каждые выходные уезжать в Хоум-Плейс и на две ночи в Саутгемптон, то на самом деле было бы лишено смысла содержать дом.

– О! Но куда же ты денешься, пап, в те ночи, которые тебе надо будет проводить в Лондоне?

– Могу здесь остановиться. Или, может, маленькую квартирку сниму. Но, – продолжил он с отвагой хитреца, – если мне понадобилось бы еще и о тебе заботиться, то все стало бы сложнее. Ну ты понимаешь: квартира побольше… – Ему было видно, что он брал верх: ей открывалась возможность заниматься тем, чем, он знал, ей хотелось, не чувствуя себя при этом эгоисткой.

– Я вот о чем думаю, пап, – заговорила она, стараясь, чтобы слова ее звучали обдуманно и выверенно, – это тебе нужно чаще выбираться из дому. Побольше встречаться с твоими сверстниками, – чинно закончила она.

Суть последней фразы еще раньше внушалась (с большей или меньшей деликатностью) ему другими и в большинстве случаев сводилась к тому, что ему следует снова жениться, – такое вмешательство в его личную жизнь (того хуже, если прикрывалось оно общими рассуждениями) всегда вызывало в нем раздражение и негодование. Потом он глянул на дочь. В ней не было коварства… или, скорее, ее коварство скрывало радость от предстоявшей жизни вместе с Клэри и Луизой, которая была до того прозрачно скрытой, что сводилась к тому же самому. Она не о нем беспокоится, думал он с болью и облегчением, она лишь говорит то, что, по ее мнению, полагалось бы говорить взрослым.