– Я пошутила, – сказала она. – Однако нам такое говорят, и Клэри говорит, что иногда и нам следует так же высказываться для разнообразия. Но всерьез о том не думать, милый папа.

– Ладно, но однажды ты влюбишься и выйдешь замуж, Полл. И тебе обязательно надо общаться с людьми, чтобы выбрать подходящего.

Он заметил, как легкий румянец занялся у нее на челе. И сказал:

– Пойдем поужинаем.

Когда они спускались по небольшой лестнице в обеденный зал, она произнесла:

– По-моему, мои шансы выйти за кого-то замуж чрезвычайно малы. По-настоящему.

– Ты так думаешь? – отозвался он. – Ну, а я – нет.

На следующей неделе они с Клэри съехали, и без них дом, казалось, сделался невыразимо угрюмым, однако он был уверен: Сибил согласилась бы, что он поступил правильно. В какой-то мере принять такое решение было легче, а вот решить, закрывать ли дом, – гораздо труднее. Вероятно, это было бы разумно, однако любой другой вариант казался ему таким предприятием, да еще и таким неблагодарным, что он не был уверен: сможет ли он взяться за него. Оборвется еще одна связующая с нею ниточка, потому как он был вполне уверен: если сейчас он дом покинет, то после войны ему незачем будет в него возвращаться. Как часто повторял он мысленно эту фразу! Много лет то было целью, к какой стремились все: время, когда наступит новая жизнь, когда воссоединятся семьи, когда демократия настолько возобладает, что будут исправлены довоенные социальные несправедливости. Дети всех классов станут получать более полное образование, национальная служба здравоохранения станет печься о здоровье каждого, тысячи новых домов с подобающей системой водоснабжения и канализации будут построены, казалось, когда наконец-то наступит мир, сбудутся все желания и надежды. Вот только ныне у него (эгоистично – он первый признает это) пропал всякий вкус к этому: впереди ему не грезилось ничего, кроме растянувшейся на много лет жизни без нее, а без нее, он чувствовал, он ничто. С одной стороны, это ж чепуха, говорил он себе: у него есть работа, семья, трое его детей, кому больше, чем когда-либо, нужна его ответственная любовь, но почему-то над этим, вне или внутри этого царило ощущение бесполезности. Чувства ныне были во многом те же, что и тогда, когда он ждал конца той, своей, войны, стоившей ему здоровья и руки. А потом он встретил ее – и все переменилось. Былое ушло, тогда он обрел свое чудо, а потом все ждал (хотя, разумеется, в то время и не знал этого) той поразительной, чудесной возможности сделать так, чтобы она вошла в его жизнь. Ему невероятно повезло. Только он на самом деле обрел свою удачу. Оставшуюся жизнь ему следует… он обязан… посвятить тому, чтобы как можно больше сделать для своих детей, для бизнеса и для остального семейства. Как ни скучал он по Полли, все ж был уверен, что правильно сделал, что отпустил ее. Пожить с кузинами – очень хороший для нее шаг по пути к полной независимости, а Луизе на правах молодой замужней женщины обязательно придется принимать у себя друзей мужа, а значит, и знакомить Полли с большим число ее сверстников.

С Саймоном, который приедет из школы на Пасху, забот больше. Саймон всегда больше тянулся к Сибил, во многом так же, как Полли – к нему. После смерти жены он предпринимал попытки сблизиться, но лишь убедился, что они подтвердили, как мало он знал своего сына и как трудно окажется исправить эту неосведомленность. Саймон сводил на нет все его попытки тем, что соглашался со всем, что он говорил, тем, что с каким-то ужасным послушанием встречал каждое предложение сделать или устроить что-либо вместе, тем, что своей отрешенной вежливостью, казалось, лишь подчеркивал отсутствие близости между ними. «Надеюсь, так и есть», – говорил он или: «Я не против». В этом году его должны призвать, поскольку в сентябре ему исполнится восемнадцать, и, когда Хью спросил, какой род войск выбрал бы для себя Саймон, тот просто ответил:

– Разницы ведь на самом деле никакой, верно? Я говорю, все едино: обучаться тому, как убивать людей, и всякому такому.

– А чем бы тебе хотелось заняться уже после войны? – настаивал Хью.

– Не знаю. Солтер, мой приятель, собирается стать врачом, и я тоже, по-моему, вполне мог бы захотеть им стать. Если только он не откроет ресторан, это у него тоже на уме. Он очень интересуется едой, ее приготовлением и всяким таким. Еще он знает абсолютно все про Моцарта. Так что, может, напишет о нем книжку-другую. Он вообще чем угодно может заняться.

– Судя по твоим словам, он интересный.

– Он такой, но, думаю, тебе он не очень понравился бы. Он верит в социализм, а еще он жутко заикается, один раз у него приступ был, а Матрона подумала, что он притворяется, как она сама, и он мог бы умереть. – Помолчав, Саймон добавил: – Его в армию не призовут из-за них – приступов, я имею в виду, – но меня, конечно же, призовут, так что нет никакой пользы нам строить планы вместе. Только я все равно думаю, пап, могу ли позвать его побыть недельку у нас в Лондоне, потому как он живет в Дорсете, а ему много чего хочется сделать в Лондоне, скажем, на концерт сходить и прочее. Он не станет говорить о политике – он знает, что ты политически неразвит, но он это вполне понимает, потому что его семья тоже такая же. Он говорит, что это столько же связано с поколением, сколько и с классом.

Он тогда сказал, что Саймон, разумеется, может пригласить своего друга на сколько захочет. Его до того обрадовало, что у Саймона есть друг (прежде речь не заходила ни о ком) и что есть что-то, что сыну нужно, а он, Хью, мог бы ему дать, и – самое главное – что лед сломан, что он несколько дней ощущал легкость в общении с сыном. Однако после такой вспышки разговорчивости Саймон вернулся к тому, что вежливо отправлял в аут любую попытку Хью завести с ним разговор.

В отношениях с Уиллсом тоже не все было ладно, но по-иному. Он просто не виделся с ним: пара вечеров в неделю – не так-то много, и, хотя он всячески старался поиграть с ним на выходных, Уиллс все время больше тянулся к женщинам – к Эллен, разумеется, к Вилли с Рейчел и Полли, когда та приезжала. Бриг наводил на мальчика ужас: однажды он изобразил льва… и последствия оказались погибельными. Ему было уже почти шесть – маленький довольно избалованный тиран. В том возрасте, в каком сейчас Уиллс, и младше дети всегда были на попечении Сибил, его время наступало позже, когда им исполнялось по семь-восемь лет, хотя с самого начала у него сложились особые отношения с Полл. Вилли готова была для Уиллса в лепешку расшибиться. Именно она учила его читать, брала к себе, когда у Эллен были выходные дни, она стригла ему волосы, покупала или подшивала одежду. Вот только когда он думал о Вилли, то неизбежно переходил на Эдварда. Хью всегда смутно подозревал, что Эдвард, как он это для себя называл, ходит на сторону, однако размах и степень его связи с Дианой Макинтош ошарашили его, когда он прознал об этом, что, разумеется, постепенно и произошло. Он почти, как ему казалось, убедил Эдварда бросить ее ради Вилли, однако Эдвард отступился, а затем последовал страшный удар: у него от нее ребенок. После такого он не знал, что сказать брату. Ему нестерпимо было знать про Диану из-за признательности и любви, какие он питал к Вилли. Ей он никогда не рассказал бы, о чем знал, однако знать и не рассказать – такое вызывало в нем ощущение бесчестности в отношениях с ней, что выглядело низменной отплатой за ее доброту к его сыну. Он понимал: Вилли будет полностью опустошена, если узнает, – и не гарантировал, что Эдвард не окажется настолько беспечен, что его измена не обнаружится. Когда он пробовал поговорить об этом с Эдвардом, то напряжение доходило до того, что, он понимал, могло разрешиться лишь еще одной бесполезной ссорой: голубые глаза Эдварда стекленели мраморными шариками, голос его делался холоден, и, дрожа от гнева, он просил Хью не лезть не в свое дело. Раз-другой попытавшись образумить Эдварда с более или менее тем же результатом, он дальнейшие попытки прекратил, однако неразрешенная коллизия сказывалась на всем, что их связывало, делая невозможной былую легкость близости, какой ныне ему не хватало больше всего. Он даже подумывал порой: а не пришли бы они с Эдвардом к какому-нибудь более приемлемому соглашению по новому причалу, если бы их отношения вообще были бы получше.