Оставшись одна, я закончила завтракать и перешла в кабинет, где меня ждала неразобранная почта. Ружка проследовала за мной и улеглась на ковре возле стола, задумчиво глядя на солнечное пятно на полу.

Одно из неудобств профессии литератора состоит в том, что те, кто не сумел напечататься, считают, что тем, кто напечататься успел, известны какие-то особенные секреты ремесла, и забрасывают их самыми нелепыми вопросами и просьбами. Одни интересуются, какие журналы больше платят, и делятся своими планами поскорее разбогатеть, другие просят пристроить куда-нибудь их стихи, а третьи требуют разобрать их текст и указать на ошибки. Я никогда не считала, что мне открыто какое-то сакральное знание, которое позволяет поучать других и давать им советы, но письма шли и шли, и на них волей-неволей приходилось отвечать. В то утро я сочинила ответ начинающему драматургу, который жаждал ознакомить меня со своей драмой и заодно желал знать, в каком театре ее лучше поставить, прочитала начало рассказа одной барышни, которая вместо «кто-нибудь» писала «кто не будь», и с горя выудила из почты пакет, надписанный по-немецки. Внутри оказалась небольшая книга, изданная лет десять назад, а в письме ее автор уведомлял меня о том, что недавно он прочитал перевод моего романа и был польщен тем, что я использовала цитату из его пьесы. Ничего не понимая, я открыла книгу в том месте, где она была заботливо заложена, и наткнулась на следующий пассаж:

«Вальтер. До чего же надоели разговоры о человечестве, высокой роли искусства и тому подобные общие места! В конце концов, любой из нас имеет дело вовсе не с человечеством, а с отдельными людьми, у каждого из которых можно найти свои достоинства и недостатки. Лично я считаю, что там, где нет порядочности, доброты, моральных качеств, никакое искусство, никакая наука, никакая культура ничего поделать не могут».

Эта реплика почти совпадала с репликой Леопольда из моего романа – которая в жизни, если вы помните, принадлежала Кристиану. Заинтересовавшись, я прочитала пьесу целиком, но уже первые страницы разочаровали меня. Передо мной был гладкий, тепленький, аккуратно скроенный текст; чувствовалось, что автор читал и Ибсена, и Чехова, но они по большому счету прошли мимо него, как проходят где-то высоко над скромной былинкой огромные необъятные облака. Все герои были чистенькие, благоустроенные люди, не вызывающие раздражения, равно как и любых других чувств, и произносили закругленные, приятные для слуха фразы. Разумеется, персонажи по ходу действия вроде как и страдали, и бунтовали, но и страдания, и бунты были совершенно приличные, бесцветные и анемичные. Не скрою, когда я поняла, что Кристиан выдал за свою мысль фразу, выхваченную из такого произведения, мной овладела досада. Уж по крайней мере, он мог бы выбрать что-нибудь получше, чем эта пьеса, словно написанная болотной водицей.

Ответив на остальные письма, среди которых не обнаружилось ровным счетом ничего выдающегося, я попыталась сосредоточиться на том, чтобы придумать сюжет для нового романа. Автор, который владеет умением выдумывать канву новой книги тогда, когда ему этого хочется, безусловно, является самым счастливым человеком на свете. Несколько часов кряду я вертелась на стуле, грызла карандаш, смотрела на Ружку, рисовала рысь на полях своей тетради для заметок, таращилась в окно и посматривала на часы. Но тут в передней затрещал электрический звонок, и я, обрадовавшись, что можно больше не изображать из себя писательницу, захлопнула тетрадь и встала с места.

– Лина, кто там? – крикнула я горничной.

Это оказался Артур. Он стоял в гостиной, держа в руке небольшой пакет, завернутый в бумагу, и, как мне показалось, немного нервничал.

– Вчера, когда мы разговаривали, вы сказали, что у вас нет ни одного фото Кристиана, – произнес он после обычных слов приветствия. – Я подумал, что, может быть, вам будет приятно его иметь…

Я заверила Артура, что он оказался совершенно прав. Мой гость отчего-то помрачнел.

– Большинство фотографий находятся дома, в Германии, – проговорил он, – я взял ту, которая оказалась со мной. Надеюсь, вы не будете на меня в обиде.

Он протянул мне пакет, и, выпалив слова благодарности, я наспех сорвала бумагу. Передо мной была заключенная в дорогую рамку фотография, на которой в полный рост были сняты двое молодых людей. Слева, засунув руки в карманы, стоял Артур с немного напряженным лицом, а справа – неизвестный мне молодой человек с теннисной ракеткой в руках.

– А где Кристиан? – удивилась я.

Артур, по-моему, удивился не меньше моего.

– Вот же он, рядом со мной… Вы его не узнали? Странно, эта фотография снята за несколько месяцев до того, как он приехал в Фирвинден…

Но человек, изображенный на фото, не был тем Кристианом, которого я знала, более того – он не имел с Кристианом ничего общего. Другой нос, другой рот, другие очертания лица, волосы не кудрявые, а прямые, другой тип фигуры…

«Уж не смеется ли Артур надо мной? – мелькнуло у меня в голове. Но на лице моего собеседника было совершенно другое выражение: смесь озадаченности и почему-то – облегчения, что я не узнала его брата на снимке. – Как же такое может быть? Ведь графиня приехала в замок со своим сыном, и она говорила…»

Я всмотрелась в лицо незнакомца на фотографии, и у меня потемнело в глазах. Дело в том, что я вспомнила, где именно видела его раньше, и воспоминание оказалось настолько неприятным, что мне сделалось нехорошо.

– Что с вами? – испуганно вскрикнул Артур, видя, как я переменилась в лице.

– Ничего, – ответила я, с трудом разлепив губы. – Просто… волнение… и я никак не ожидала… Давайте лучше сядем.

Я села на диван и вцепилась свободной рукой в подлокотник. Артур сел рядом, с недоумением глядя на меня.

– Скажите, – заговорила я, – а когда была снята эта фотография?

– Весной тысяча девятьсот четвертого, – с готовностью ответил Артур.

– Вы играли в теннис?

– Нет. Он играл с кузеном Беттины. Я не играл с Кристианом, потому что он терпеть не мог мне проигрывать.

Я вспомнила, что Артур уже упоминал об этом.

– Кристиан уже был тогда помолвлен с Беттиной?

– Он никогда не был с ней помолвлен, – проговорил Артур. – Беттина слишком хорошо воспитана и слишком осторожна для того, чтобы брать на себя обязательства, которые она не собирается выполнять.

– А почему же он тогда вышел из себя, когда…

– Наверное, потому, что все вокруг уже считали их парой. Для него было серьезным ударом то, что она стала флиртовать с другим и… и пошел слух, что она может быть с ним помолвлена.

– Из-за этого у Кристиана произошел нервный срыв, и ваш дедушка поместил его в свою лечебницу. Верно?

– Ну да, – ответил Артур, немного удивленный моей настойчивостью.

– А из лечебницы он прислал вам странное письмо. Вы хорошо его помните? Могу я узнать, что в нем было?

– Это было ужасное письмо, – печально промолвил Артур. – Кристиан писал, что он скоро умрет, что он не выйдет из лечебницы живым, что его там убьют, и… и всякий такой вздор. Например, он вообразил, что мать хотела его отравить…