В основную дверь кабинета постучался секретарь, Фуше скрылся через потайной ход, и Баррас тщательно запер за ним.

— Войдите!

— К вам с визитом, гражданин директор, — доложил секретарь в парике, просунув голову в приоткрытую дверь.

— Кто?

— Дама.

— Это я, Поль-Франсуа, — мадам де Богарне вошла, оттолкнув секретаря.

— Роза, что стряслось?

— Меня больше не зовут Розой, тебе это разве не известно?

— Известно что?

— Меня зовут Жозефиной, так-то вот.

— Объяснись, успокойся, иди сюда, присядь на канапе.

— Твой корсиканский генерал окрестил меня Жозефиной. Он утверждает, что слишком многие мужчины, распалившись от избытка чувств, называли меня Розой.

— Я бы не мог этого оспорить…

— И он хочет на мне жениться.

— Эта идея тебе не по душе?

— Не знаю, я уже ничего не знаю…

И Роза-Жозефина положила голову на плечо Барраса. Тот спросил:

— По-твоему, он не искренен?

— Ах, да нет же! — Она резко выпрямилась. — У него случаются такие порывы нежности, бурной нежности, что меня это даже пугает. Но что будет, когда он узнает, что у меня ни гроша за душой и моя знатность — одно самозванство?

Буонапарте не питал иллюзий насчет былых романов Жозефины, как он отныне именовал Розу. К салонным сплетням он чутко прислушивался. Он знал, что Гош покинул ее, потому что она изменила ему с его адъютантом, а адъютанта бросила ради конюха Ванакра; о ее связи с Баррасом знал весь Париж. Все эти шалости для генерала ничего не значили. От него не укрылось, что она лгунья, но было в ней нечто завораживающее. К его любовным порывам, в высшей степени плотским, примешивались и соображения практические. Благодаря ей он думал войти в богатую, родовитую французскую семью. Между тем аристократических кровей в жилах Жозефины текло еще меньше, чем у самого Буонапарте. Ее тесть Богарне, правитель Наветренных островов и отец ее первого мужа Александра, присвоил титул маркиза, не имея на то права. Свое родовое имя Бови он сменил, так как оно вызывало насмешки жителей Мартиники. Что до Лa Пажери, это имение, принадлежавшее некогда двоюродной бабушке Жозефины, было давным-давно продано. А ее состояние пустили по ветру в почти незапамятные времена. Сама Жозефина не располагала ничем, кроме шести юбок, нескольких поношенных сорочек да кое-какой мебели…

— Поль-Франсуа, — попросила она виконта, — не говори ему, что мое богатство — одна видимость.

— Я не собираюсь все испортить.

Баррас и впрямь не желал, чтобы этот брак, суливший ему освобождение, сорвался, но он чувствовал в Жозефине своевольное упрямство и хотел докопаться до его причин: дело было не только в том, что ее состояние и предполагаемая знатность — мошеннический вымысел.

— Твои дети с генералом ладят?

— Гортензия считает его злым насмешником и грубияном, но Эжена очаровал его мундир…

— А твои друзья?

— О, все они в один голос советуют мне снова выйти замуж, а тетушка, та почти что приказывает.

— Но ты противишься?

— Взгляд Буонапарте приводит меня в замешательство. Иногда он становится жестоким. Наше приключение не может продлиться долго.

— Кто тебе сказал, что оно должно длиться? В нынешние дни брак — не более чем формальность, нечто поверхностное, условность, обычай, да к тому же можно развестись.

— Я не люблю его, Поль-Франсуа!

Она всхлипнула, уронила голову на плечо Барраса, зашептала сквозь явно притворные рыдания:

— Я одного тебя люблю, но ты меня не любишь.

— Черт возьми! Ты будешь разыгрывать передо мной уязвленную добродетель?

— Поль-Франсуа, я никогда не смогу утешиться.

— Ты же утешилась, утратив Гоша, в постели его адъютанта, а когда не так пошло с адъютантом — в постели его кучера. Ты гордячка и любительница приукрашивать.

— Никогда твой генерал не сможет так удовлетворять мои потребности, как делал ты…

— В смысле денег?

— И в этом тоже…

— Он что, скуп?

— Он дарит мне шелка, бриллианты, но…

— Но твое приданое я возьму на себя.

Слезы полились с новой силой. Баррас почувствовал, что сыт по горло. Его тяготили куда более опасные проблемы: бешеные как справа, так и слева наседают на Директорию, там осатанелые роялисты, здесь революционеры, которые не слишком подчиняются Фуше… Он позвонил. Явился лакей. В присутствии свидетеля Жозефина плакать перестала, сделала вид, будто ей просто нездоровится, и позволила проводить ее на улицу Шантрен. Буонапарте уже ждал ее под застекленным балконом.

Карно был в ярости. Он швырнул распечатанное письмо на колени Баррасу, который совещался с Делормелем в одной из гостиных Люксембургского дворца:

— Шерер подал в отставку!

— Тем лучше, — отозвался Баррас. — Он не обращает на наше мнение никакого внимания, предпочитает пьянствовать и швырять деньги вертихвосткам.

— Вместо того чтобы действовать, он только и знает, что ныть, — согласился Делормель.

Генерал Шерер, зажатый между Альпами и Средиземным морем, действительно жаловался на нехватку средств. Солдаты Итальянской армии, апатичные, болезненные, нищие, дезертировали или воровали на фермах кур, чтобы как-нибудь прокормиться. Шерер писал Делормелю: «Администраторы бессовестно обкрадывают Республику!» Почему он не преследовал пьемонтские полки генерала Колли и не добил австро-сардинцев, разгромленных генералом Массена под Лоано? Войскам недоставало средств, продовольствия, одежды, оружия. Шерер просил шесть миллионов. «У нас всей казны три тысячи франков!» — отвечал ему Делормель. Тогда Шерер со своим войском отправился в Ниццу на зимние квартиры, а Келлерман, ныне командующий армией, стоявшей в Альпах, последовал его примеру. Они не получили ни единого су и ворчали. Лазар Карно чесал в затылке:

— Надо бы заменить Шерера. Но кем?

— Буонапарте, — предложил Баррас.

— Эта отставка Шерера из-за него! Его возмутили Буонапартовы планы наступления, он уязвлен, нашел, что это бред, выдумки одержимого.

— А ты что думаешь?

— Твой генерал мне уши прожужжал, что Шерер-де — старая задница, он уже и в седле держаться не в состоянии, он болван и предатель, да и Келлерман полное ничтожество!

— Назначим его. Посмотрим, как ему удастся осуществить свои громоподобные теории.

— Твой Буонапарте хвастун.

— Если Итальянская армия до февраля ничего не сможет сделать, станет совершенно очевидно, что кампания проиграна. В его рассуждениях есть логика. Он считает, что зима благоприятна для наступления: снег плотный, лавин не будет, враг не успеет опомниться, как французские солдаты обрушатся на него сверху.