– Занятные сказки ты тут рассказываешь, – заметил Жан-Жак, окинув меня подозрительным взглядом. – Ацтекские императоры, потерянные сокровища, какие-то летающие машины…

– В этих сказках большая доля истины. Я ничего не придумываю.

– А я не верю, что это правда. Но, с другой стороны, не могу и утверждать, что это ложь. Я не слишком верю в твою храбрость, Итан Гейдж, но чутье подсказывает, что ты наделен сильнейшим инстинктом выживания, а это свойственно далеко не каждому. Могу выделить тебе солдат лишь после того, как возьму Кап-Франсуа и выгоню оттуда французов. Мне тут донесли, будто бы к городу приближается британская эскадра с целью блокировать Рошамбо, и атака с суши помогла бы решить дело. Скажи, на чьей ты стороне?

Да, это был хороший вопрос…

– На той, которая поможет мне вернуть жену, сына и изумруд, – ответил я. – Так что выходит, что на вашей. И еще я должен получить доступ к сокровищам прежде, чем до них доберутся англичане или французы.

Глава повстанцев кивнул. Амбициозные люди всегда понимали тех, кто ищет выгоду.

– Ты обещал подсказать идею неожиданной атаки на французские укрепления, – напомнил он мне. – И ты должен помочь нам выиграть эту битву. Только затем я помогу тебе вернуть жену и сына. В противном случае мне проще посадить тебя на кол и выставить напоказ, живого и вопящего от боли, зовущего на помощь мамочку, перед французскими укреплениями. Чтобы приспешники Рошамбо поняли, что будет с каждым белым человеком, когда мы победим. Твои визги и крики сильно подорвут их моральный дух, так что польза очевидна.

Он предложил эту альтернативу самым небрежным тоном, и мне вспомнились мои старые знакомцы, такие как участник египетских волнений в 1798 году Алессандро Силано, Джеззар-паша по прозвищу Мясник, вождь индейцев по имени Красный Мундир, а также паша Юсуф Караманли. Всех этих людей объединяло одно – непростительное пренебрежение к моему здоровью. Вообще, я уже давно подметил: власть и жестокость связаны неразрывно, и это удручает. Видимо, свойственные мне доброта и умение посочувствовать никогда не позволят мне занять сколько-нибудь значительный командный пост. Я никогда не смог бы казнить столько невиновных, сколько требуется для достижения неких высших целей и побед.

Тем не менее я всегда был толковым советчиком и умел извлекать из этого выгоду.

– Я выиграю для вас эту битву… вернее, помогу выиграть, – сказал я. – У меня есть план: я знаю, как разрушить их оборонительные укрепления и тем самым положить конец войне. Но я – белый человек, так что вы должны пообещать, что отпустите побежденных французов. Позволите им уйти, как только сдадутся.

– Они этого не заслуживают.

– То, чего они заслуживают, сейчас неважно. Если загнать их в угол, они будут сражаться еще яростней.

Генерал призадумался, а потом кивнул.

– Ладно, может, и отпущу их, но лишь потому, что не хочу проливать кровь моих людей. Как же ты предлагаешь взять осажденный город, если вся моя армия никак с ним не справится?

– Эту идею подсказал мне трехлетний сынишка… – И я подробно объяснил, в чем она заключается и что надо делать.

На рассвете 18 ноября 1803 года на остров надвигались сразу две бури. Об одной говорили скопившиеся на горизонте огромные грозовые тучи – в прогалинах между ними время от времени появлялось солнце, но затем все вокруг затягивало пеленой дождя. Второй бурей грозило стать наступление черной повстанческой армии на французские укрепления.

Этот человеческий поток невозможно было не заметить. Полк за полком занимал отведенную ему позицию, безжалостно вытаптывая тростниковые поля. Подтаскивались пушки, сооружались временные брустверы, солдаты тащили и складывали боеприпасы и разбивали бивуаки. На французской стороне тоже отмечалась бурная деятельность, и в бинокль, одолженный мне одним чернокожим офицером, я видел, как они готовятся отразить очередную атаку. Пели рожки. На редуты насыпали землю, делая их чуть выше в надежде, что последняя лопата грязи поможет остановить фатальную пулю. На флагштоках развевались под тропическим ветром еще несколько трехцветных флагов, словно это могло испугать или остановить наступавших. Кавалеристы гарцевали на своих лошадях по обе стороны реки: копыта животных выбивали грозную дробь. Французская артиллерия даже дала несколько предупредительных залпов, чтобы подтвердить свои намерения биться до конца. В ответ пролаяли пушки Дессалина. Вся эта показуха напоминала мне схватку самцов оленей в пыли на жаре. Животные понимают, что ключ к победе заключается не в том, чтобы пробить противнику глотку рогом, а в том, чтобы вселить в него ужас. Война – это блеф, шок, стремление застать врага врасплох, отчаяние и с трудом сдерживаемая паника.

И моей задачей было вселить как можно больше паники в души французов.

Пока армии «вытанцовывали» друг перед другом, я готовился провести марш-бросок – ночью, перед рассветом, до начала главной последней атаки. Джубаль, Антуан и еще примерно дюжина темнокожих солдат прошли следом за мной влево, к подножию гор, окружавших французов с фланга.

Мы специально выдвинулись таким малочисленным отрядом. Более крупное соединение было проще обнаружить и уничтожить, пока оно медленно пробиралось в джунглях, покрывавших холмы вокруг Кап-Франсуа сплошным зеленым ковром. Мое боевое соединение двигалось босиком, и ни один человек не имел при себе огнестрельного оружия, чтобы оно, не дай бог, случайно не выстрелило в самый неподходящий момент и не выдало наше местонахождение. Вместо этого мы были вооружены трофейными кортиками и мачете для рубки тростника. Дессалин назначил меня капитаном и предложил пару забрызганных кровью эполет, но я отказался, и тогда он вручил мне копье, как знак лидерства. Это было типично африканское оружие, которое выковывали сами повстанцы, – с треугольным металлическим наконечником длиной с полруки, который крепился к древку из железного дерева.

– Наши отцы и деды ходили с такими на льва, – пояснил мне Жан-Жак.

– Стало быть, они подбирались совсем близко? – удивился я.

– Так близко, что чувствовали его жаркое дыхание.

– Нет уж, я лучше возьму умом и хитростью.

Я действительно собирался отказаться от всего этого доисторического багажа, но Джубаль все же убедил меня, что глупо вступать в бой невооруженным и что копье послужит мне не только знаком отличия, но и чем-то вроде знамени или штандарта, палки для ходьбы, шеста для сооружения палатки и так далее. Копье выглядело как-то по-варварски, но стоило моим пальцам сомкнуться на гладко отполированном древке, и я почувствовал себя грозным бойцом. Это было первое принадлежавшее мне оружие со времен Триполи, где я потерял свое ружье, и оно вселяло уверенность, наверное, сродни той, с какой первобытные люди ходили охотиться на покрытых густой шерстью мамонтов. Бывшие рабы, видимо, считали его знаком повышения в чине, а также особого доверия Дессалина ко мне, а потому безоговорочно признали мое лидерство. К чему я был совершенно не готов (как правило, никто никогда ко мне не прислушивался), а потому ощутил прилив сил. Нет, это определенно возбуждает – быть военачальником!