Меня же она очаровала. После Исландии с ее бурлящими вулканами, белизна новой, еще не ведомой мне земли, казалось, сулила мир и спокойствие.

— Наш белый цвет не такой белый, — заметила я.

— Оттенок белого цвета меняется в этих краях в зависимости от времени года и даже от времени суток.

Я показала пальцем гору Гуннбьорн,[72]возвышавшуюся почти на четыре тысячи метров над восточным побережьем Гренландии, и хотела сказать, что ее белый цвет не такой, как у всего остального вокруг, но не находила нужных слов для описания оттенков.

— Мне не хватает слов!

— У инуитов почти тысяча слов для разных оттенков белого.

Я пришла в восторг, и мне вдруг захотелось стать эскимоской, улыбаться эскимосской открытой улыбкой и знать тысячу слов для обозначения оттенков незапятнанной белизны, говоривших о доброте этого края.

Среди этих вечных льдов не было места Баалате. По моему мнению, связанный в нашем представлении с рождением и чистотой белый цвет был лучшей защитой от сил зла. Однако я опять ошибалась. Во многих культурах белый цвет означает грусть, траур и смерть.

Инуиты начали смеяться над Гуннаром, когда тот заявил им, что мы хотим купить у них нарты, провизию и ездовых собак для путешествия на север. Легкомысленные европейцы, вознамерившиеся помериться силами с ледяной пустыней в зимнюю пору, казались местным жителям душевнобольными. А ведь инуиты даже не знали, что в начале весны у меня должен родиться ребенок. Однако они перестали смеяться, когда Гуннар, осмотрев упряжь, зубы собак, их свалявшуюся шерсть, вернул хозяевам трех животных, находившихся не в лучшей форме.

Посмотреть на то, как Гуннар испытывает нарты с запряженными в них собаками, пришло много инуитов.

Гуннар отдавал отрывистые команды на инуитском языке, и собаки ему беспрекословно повиновались. Вожаком упряжки был пес по кличке Нарвик, но его нрав оказался настолько злобен, что в течение часа пес успел сильно искусать двух других чем-то не угодивших ему собак. Поэтому Гуннар поставил на место вожака молодую бодрую суку по кличке Лея, способную своим примером вдохновить остальных собак на борьбу с предстоявшими им суровыми испытаниями.

Убедившись в ловкости и сноровке Гуннара, инуиты перестали считать нас полоумными туристами и называть разными презрительными словечками, обозначающими людей неумелых и бесполезных.

Меня поражало гостеприимство эскимосов. Они наперебой предлагали предоставить в наше распоряжение свои жилища и ссорились за право пригласить нас разделить с ними их скромную трапезу. Детишки приглашали меня принять участие в их играх, а женщины учили меня шить торбаса — единственную обувь, способную сохранить ноги в тепле и не задубеть от влажного снега.

Женщины растолковали мне, что основная проблема заключается в материале этой обуви. Торбаса шьют из эластичных шкур нерпы, и они очень нравятся собакам. Услышав это, я пришла в ужас.

«Выходит, стоит мне зазеваться, как собаки сожрут торбаса вместе с моими ногами!»

Пока Гуннар торговался, покупая рыбу и керосин, чтобы забить ими нарты, я старалась завоевать расположение наших собак с помощью местной ребятни, учившей меня нужным эскимосским словам.

У меня мурашки бежали по коже при мысли, что надо будет путешествовать в обществе этих зверей, спавших, зарывшись в снегу, с рычанием кидавшихся на сырое мясо и вывших на луну, подняв окровавленные морды. Но Гуннар, узнав о моих страхах, лишь усмехнулся и посоветовал мне поближе познакомиться с нашими собаками и полюбить их.

«Полюбить?! А если в одну из них вселится Баалата и в один прекрасный день вцепится мне в горло?»

Чтобы не поддаться отчаянию, я старалась об этом не думать, но подружиться с собаками мне было непросто. Я стала их кормить, гладила, запоминала их имена и наблюдала за их поведением, чтобы в дальнейшем сразу обнаружить странности, говорящие о появлении Баалаты. И, к собственному удивлению, сумела их полюбить.

В их лае мне слышался волчий вой. Этих собак приручили сравнительно недавно, и в них еще не погасла тоска по утраченной свободе.

Я с любопытством наблюдала за их отношениями. Совсем как люди, собаки дружили, ссорились, влюблялись и ненавидели. С помощью маленьких инуитов и собственной интуиции я отмечала их поведение и повадки. И даже научилась чувствовать их настроение. И еще местные ребятишки развлекали меня своими сказками.

Больше всего мне понравилось предание о белой медведице, спасшей от неминуемой гибели младенца. Она вскормила его вместе со своим медвежонком, согревая его своим теплом, чтобы малыш не замерз.

Вечером накануне нашего отъезда инуиты устроили в нашу честь праздник. На него пришли все жители селения, а также оказавшиеся в нем по пути на юг охотники.

Людей собралось так много, что даже не все знали друг друга. Что уж говорить обо мне! Естественно, я не сразу заметила, что в одних из нагруженных звериными шкурами нарт сидит странная женщина с пустыми, ничего не видящими глазами.

Праздник удался на славу, но в конце его произошло нечто, омрачившее всеобщую радость.

Мы смеялись, ели и пили, когда слепая женщина внезапно упала на снег и стала корчиться с пеной у рта, словно в припадке эпилепсии. Хотя мне и раньше приходилось видеть людей в состоянии транса, женщина корчилась так страшно, что мне стало не по себе. Гуннар хотел поднять ее, но его удержали. Наконец судороги женщины прекратились. Внезапно обратив к звездному небу ничего не видящие глаза, она принялась вещать на понятном только мне языке.

— Вижу! Вижу, как ее поглощает белый снег!

Женщина говорила на древнем языке омниор. Она принадлежала к Клану Нерпы. Ее пророческие видения не требовали ни предварительных жертвоприношений, ни особых зелий или снадобий.

Все собрались вокруг слепой. Инуиты ждали, когда она изберет одного из них и предскажет его будущее. Я же, наоборот, пыталась спрятаться подальше, понимая, что омниора наверняка займется мною, но было поздно.

Словно почуяв что-то, слепая стала пробираться в мою сторону. Однако, вопреки ожиданиям, не стала хватать меня, угрожать или тащить меня на суд омниор по обвинению в убийстве Метрикселлы.

Вместо этого пророчица-омниора преклонила передо мной колени и дрожащими руками погладила мой живот. К счастью, никто не понимал обращенных ко мне слов:

— О злополучная Селена! В чреве твоем златовласая Избранница!

Я остолбенела. Слепая омниора утверждала, что моя будущая дочурка — Избранница из Пророчества.

Я задрожала. Меня прошиб холодный пот. Слепой было известно мое имя, она знала, что я беременна. Следовательно, она и правда была ясновидящей.

«Неужели она сказала правду?! Неужели я действительно мать Избранницы?! Неужели моя огненно-рыжая дочь положит конец войне колдуний?! Не может быть! Матерью избранницы должна была стать Метрикселла. У меня другая судьба…»