порядок на столе, и всё, что мы свалили кучей, лежало нарезанным и разложенным на тарелках, а гранёные стаканы возле бутылок вина дополняли нехитрый натюрморт.

— Книги остались от Эдиковых родителей, — сказала Вера, после того как мы выпили.

— А кто были родители? — спросил я осторожно и посмотрел на Эдика, отмечая, как он отнесётся к моему вопросу, не обидит ли это его, но он, уже получивший дозу алкоголя, расслабился, и его отпустило постоянное напряжение, а настороженность в глазах, которые сразу потеплели, оставила его.

— Отец — офицер, до войны преподавал в танковом училище… — охотно отозвался Эдик. — В сорок третьем, в сражении под Прохоровкой горел в танке, с трудом выжил, но остался инвалидом. Мы с матерью вернулись из эвакуации сразу после освобождения Орла, а отец лежал в госпитале и за ним ходила бабушка, его мать, которая оставалась при немцах в городе и сохранила квартиру. Мне тогда было всего три года.

— Ребёнку нужна любовь, а матери было не до него, всё внимание доставалось больному отцу. И рос бедный Эдик сиротой при родной матери.

— Ладно тебе, — недовольно прервал Веру Эдик. — Они что ль виноваты? Война была.

«Может быть, зря считают, что она с ним из-за квартиры, — подумал я. — Может быть здесь как у Шекспира: «Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним».

— У меня та же история, — сказал я. — Мы с матерью тоже были в эвакуации, и отец, тоже офицер, в том же сорок третьем году получил сильную контузию, и мать выхаживала его. И мы тоже вернулись в город сразу после освобождения.

Эдик посмотрел на меня как-то по-особому дружелюбно, и во взгляде его было и удивление, и сочувствие, и благодарность.

Константинов после двух бутылок выпитого вина чувствовал себя свободно, и не видно, чтобы он был выпивши; Эдик заметно охмелел, а Вера, которая даже не допила налитые ей полстакана, сказала, как мне показалось, с одобрением:

— А вы, Володя, я смотрю, не очень охочи до вина.

— Ну, почему? — смутился я от того, что это меня выделяет из компании, и я как-то перестаю вписываться в случайное застолье. — Просто не люблю быть пьяным.

Константинов усмехнулся.

— До НИИ я работал на заводе Погрузчиков замначальника конструкторского бюро. Начальник, которого я знал ещё по институту, представлял меня директору завода. Всё прошло нормально, только, как потом мне рассказал мой новый шеф, директор спросил, выпиваю я или нет. Шеф говорит: «Выпивает в меру и на работе не позволяет». «Это хорошо, — сказал директор, — потому что, если трезвенник, так обязательно кляузник. А я кляузников на дух не переношу, от них у меня одни неприятности случаются».

— Ну, конечно, у вас только пьяницы нормальные люди, — недовольно возразила Вера.

— А что? Взять Ревякина из нашего отдела.

— Сволочь редкая и бездарь, — пьяно проговорил Эдик.

— Конечно, сволочь — постоянно докладывает начальнику о том, что делается в отделе, когда его нет. Мне пришлось с ним в командировку попасть. Я в гостинице, конечно, выпил, как полагается, а только не в ущерб работе. Задание я выполнил и отчитался. А потом все, вплоть до Ивана Ивановича, знали, что Константинов в командировке пил не просыхая.

Мы сидели ещё около часа, и когда допили вино и Вера сказала клюющему носом мужу: «Эдик, иди-ка ты спать!», мы с Константиновым откланялись.

На улице мы расстались. Я пошел домой, а Константинов — в магазин пропивать трояк, который я ему одолжил…

Прошло около двух недель после нашего скромного застолья у Эдика и Веры, когда мне приснился сон. Я видел комнату, в которой мы вчетвером сидели за столом, уставленном бутылками дешёвого вина и простой закуской. Комната снилась мне совершенно пустой. Не было стола, не было шифоньера и книжного шкафа — ничего не было, только посреди комнаты стояла кровать, на которой лежал почему-то голый Эдик со скрещенными на груди руками и стеклянными глазами, уставившимися в потолок. На шнуре раскачивалась лампочка под самодельным бумажным абажуром, прикрепленным к крюку на потолке.

Я проснулся и сел на кровати, ощущая неприятный подвальный холодок. И вдруг пришло осознание, что Эдик мёртв…

Несчастный Эдик повесился на том самом крюке, на котором висел бумажный абажур. Самоубийству предшествовала депрессия, перешедшая в запой, после которого от него ушла жена.

Болезненное самолюбие обрекло его на одиночество, он страдал и, может быть, планировал самоубийство. Он пил, а трезвея, чувствовал угрызения совести.

Глава 6

Я снова нужен УГРО. Капитан Савин. Случаи пропажи детей. Криминалистическая лаборатория и криминалисты. У матери пропавшей школьницы. Маршрут, которым девочка ходила в школу.

Неожиданно обо мне вспомнил уголовный розыск. Только на этот раз дело обошлось без повестки. С утра Конкордии позвонила секретарша Оля и сказала, чтобы я срочно зашёл к директору. Конкордия насторожилась и спросила:

— По какому вопросу?

Не получив вразумительный ответ, она недовольно буркнула:

— Владимир Юрьевич, к директору. — и не преминула лягнуть, подозрительно заметив: — Не знаю, чего вы там натворили.

У директора сидел человек в штатском, которого я сразу узнал. Это был старший лейтенант Савин из криминалистического отдела угрозыска. Я поздоровался.

— Владимир Юрьевич, товарищи из милиции просят командировать вас к ним, чтобы помочь разобраться с каким-то непонятном текстом на английском языке.

— А почему меня-то? — прикинулся я дурачком, хотя прекрасно понял, для чего нужен угрозыску.

— Василий Николаевич говорит, что вы уже раньше помогали им с переводами, и они высоко оценили вашу помощь. Приятно, что наши работники положительно характеризуются нашими органами.

Он взглянул на Савина.

— Совершенно верно, — кивнул Савин…

— Товарищ старший лейтенант, что вы там напустили туману насчет каких-то переводов? — серьёзно спросил я, когда мы вышли из НИИ и сели в Волгу, которую, оказывается, прислали за мной.

— Капитан, — также серьёзно ответил Савин. — А насчёт «тумана», сами понимаете: во-первых, при существующем положении вещей мы не можем рекламировать наше сотрудничество с какими бы то ни было экстрасенсами, потому что это похоже, извините, на чертовщину; во- вторых, вам, я думаю, тоже не нужно, чтобы на работе знали о том, что вы видите то, чего никто не видит?

— И то верно, — согласился я. — Только я могу обидеться на «чертовщину»… Да и нелогично как-то, с одной стороны, не верить, а с другой, просить о помощи.

— Извините, Владимир Юрьевич, — смутился Савин. — Только очень непонятно это всё.

— Ладно, — не стал я усугублять ситуацию. — Только не надо отчества. Просто Владимир.

— Идёт, — согласился Савин.

— Последний раз мы с вами виделись года два назад.