Фира, брюнетка с чёрными угольками глаз и вьющейся копной волос, имела фигуру вполне привлекательную, хотя талия у неё и спрямлялась жирком на боках. С первых дней работы я заметил, что никто из отдела к ней ни с чем не обращается, не разговаривают, и делают вид, что её вроде как нет. Фира приходила на работу ровно к девяти часам, не здоровалась, проходила на своё место, садилась за стол и погружалась в работу, то есть делала то, что положено штатным расписанием: определяла новизну разработки, для чего изучала зарубежные патенты, и оформляла заявки на изобретения. В обед она доставала термос, газетный свёрток с бутербродами, выпивала кофе и до конца перерыва уходила из отдела. Как-то я в перерыв вышел купить в киоске газету и видел, как Фира прогуливается недалеко от НИИ.

Через день, когда Фира вышла на свою регулярную прогулку, я спросил у Гали Загоруйко:

— Галь, а чегой-то вы так с Фирой? Сторонитесь, словно прокажённая. Бойкот что-ли?

— Самый настоящий.

— Чем же она вас так достала?

— Умнее всех оказалась, — зло блеснув глазами, сказала Галина.

— Ага! — поддержала её Инна. — Мы, значит, рабы, а она госпожа, белая кость.

— Что значит белая кость? — не понял я.

— А то и значит, что себя выше всех поставила, — в голосе Галины чувствовалась откровенная неприязнь к Фире. — Вот как ты думаешь? Послали нас в колхоз на прополку свёклы. Конечно, кому охота! Поворчали, конечно, но ехать-то надо. И ни у кого не хватило совести отказаться. А Фира отказалась наотрез. У меня, мол, ребёнок до восьми лет и по закону не имеют права отрывать в таком случае мать от ребёнка.

— Так она права. Раз такой закон есть, — неуверенно возразил я.

— А у Эммы сахарный диабет, а у Зиночки тоже ребёнок, а у меня мама больная, — запальчивой скороговоркой проговорила Галина. — Но разнарядку-то дают на отдел, исходя из количества человек! Значит выходит, что мы должны вкалывать и за неё тоже…

И знаешь, здесь не в ребёнке дело, ребёнка можно было, в конце концов, оставить и на бабушку, и на мать. Дело в элементарной совести… Послушай, что дальше было. Через две недели приехали мы из колхоза, и Эмма говорит: «Фира, я думаю, тебе лучше из нашего отдела уйти, потому что мы с тобой работать не сможем». Фира спокойно так и отвечает: «Это, — говорит, — ваши проблемы. И с чегой-то я должна вдруг уходить?» Эмма говорит: «У нас с тобой никто теперь разговаривать не будет». А она: «Да, — говорит, — пожалуйста». Конкордия, которая тоже с нами ездила, и говорит нам: «Ничего, не хочет по-хорошему, мы её и так уволим».

— Ну, и что ж не уволили? — усмехнулся я.

— Да в том-то и дело, что не за что. Приходит на работу вовремя, работу выполняет, замечаний нет… Ты представляешь, до какой степени у человека совесть заморожена? Сидит сычом, можно сказать, в вакууме — и хоть бы что… Как в пословице «Стыд не дым — глаза не ест».

— Ну, совесть-то у неё, наверно, есть, только она живёт согласно другим внутренним ориентирам.

Галина с удивлением уставилась на меня.

— Для чего тогда законы, если их можно не соблюдать? — продолжал я. — Не дураки же этот закон выдумали. Может быть, она руководствуется более высокими принципами, и это своеобразный вызов не вам, а руководству. Никто же из вас не возразил против того, что Эмму или Зиночку, например, тоже посылают незаконно? Может быть, нужно было обратиться к директору с просьбой пересмотреть норму работ на отдел?

Галина смотрела на меня как на дурака.

— Ну, ты, Володь, даёшь! Ты что, с луны свалился? Кто просить будет? Конкордия?.. А нам зачем на рожон лезть?.. Да у нас, если так рассуждать, половина больных наберётся. Нет, Володя, если совести нет, так её и не будет. Она просто наплевала на всех и думала только о своей выгоде, а совестливый человек всегда будет и поступать по совести независимо от того, выгодно это для него или нет… С этим ты согласен?

— С этим я согласен, — искренне подтвердил я, но в глубине души сочувствовал Фире, которая пошла на принцип, отстаивая своё право, закреплённое законом, и видел определённый смысл в её противостоянии…

Наверно и те, и другие были правы, но каждый верил только в свою правду, и это как раз оказался тот случай, когда что-то доказывать друг другу не имеет смысла. Ведь известно, что спор имеет смысл только в том случае, если он разумен.

Глава 4

Художник Митя. Рассказ о том, как Митя ездил в командировку с художницей Анной. О людях маленького роста. Старший техник Эдик Ковалёв. Борьба с комплексами. «Парочка — баран да ярочка». Разные взгляды на один предмет.

Художника звали Митей. Это был человек небольшого роста, оптимист, балагур и жизнелюб. Роста своего он не стеснялся, по этому поводу не переживал и не комплексовал. «Главное — не рост, — серьёзно говорил Митя. — Главное — размер». «Бессовестный!» — улыбались девушки. «Я имею в виду большое сердце», — смеялся Митя. Он располагал к себе легким доброжелательным характером, и девушки его любили.

Дверь в конференц-зал оказалась изнутри закрытой, я подёргал ручку и хотел уйти, но из-за двери осторожный голос спросил: «Кто там?», я ответил, и дверь открылась.

— Один? — спросил я. — А где Анюта?

— Будет завтра? Нужна?

— Да нет. Просто я привык, что вы вдвоём…

— Ну да, закрылись и занимаемся чёрте чем, — засмеялся Митя.

Художница, Анна, фактурой являлась полной противоположностью Мите, который считался её начальником: высокая, статная красавица, румяная словно матрёшка, с густыми русыми волосами, уложенными в толстую короткую косу. Про таких говорят: «кровь с молоком», а ещё, что они «коня на скаку остановят». При всей своей привлекательности Анна отличалась ещё и добрым, покладистым характером, имела весёлый нрав и живо реагировала на хорошую шутку.

— А чего закрылся? — я оглядел чуть затемнённый сдвинутыми шторами зал.

— Портрет Брежнева парторг заказал. Формат большой. Я его через диапроектор на холст спроецировал, теперь обвожу. А дверь закрыл от греха: какой-нибудь придурок растрезвонит, что Митька художник хреновый — не может портрета нарисовать, поэтому и переводит. Не все ведь понимают, что у нас тоже есть свои технические секреты.

Митька вдруг добродушно рассмеялся. Я вопросительно посмотрел на него.

— Насчёт «закрылись и вдвоём». Вспомнил, как мы с Анькой в Москву в командировку ездили. Сейчас расскажу.

Он выключил проектор и приоткрыл шторы. На загрунтованном холсте, прикреплённом к стенке за