Когтистые руки они отсекли, изрубили и упырей, влезших в ворота. Но тела и кровоточащие обрубки упали меж створок, мешая запереть арку. А новые твари уже карабкались по телам павших.

И тут уж не до ворот.

– Прочь! – приказал Всеволод кинувшимся на помощь дружинникам. – Уходить! Всем из арки! Назад! За решетку!

Уходили, бежали. И – опять – упыри по пятам.

И вновь последними – Всеволод и татарин с лисьим хвостом на шеломе. Наперегонки – пеший с конным.

Одна тварь вцепилась в мохнатого татарского конька и волочилась за жеребцом. Конь ржал, как кричал. Обезумевший конь влетел под решетку первым.

– Опускай! – крикнул Всеволод, тоже пробегая под нависшими железными кольями. – Опускай решетку! Броса-а-ай!

Опустили. Бросили.

Это проще. Это легче. Это быстрее, чем поднимать. Всего-то и потребно, что выбить запорный клин. И – закрутились-завертелись вороты. Загремела цепь. Обрушилась вниз многопудовая тяжесть.

Наконечники подъемной решетки придавили, пригвоздили к земле сразу трех тварей. Но не было в толстых железных прутьях ни капли серебра, и потому проткнутые насквозь кровопийцы даже не думали издыхать. Упыри дергались, визжали – не от боли, наверное, от бессилия больше, тянули к людям руки. Впрочем, это продолжалось недолго. Мечи и сабли, в которых серебра уж хватало с избытком, быстро обрубили и руки, и головы.

Упыря, втащенного на межвратный двор конем татарского воеводы, располовинил Конрад. Ловко рубанул по хребтине – и готово.

Сверху – из бойниц на низком арочном своде полетели стрелы, ударили копья. Не помогло... Не остановило... Разъяренные упыри ломились в арку.

С грохотом повалилась одна воротная створка, сорванная чудовищным напором. Затрещала под когтями и клыками темных тварей вторая. И – тоже поддалась, посыпалась изгрызенными досками.

Пространство между разбитыми внешними воротами и опущенной решеткой мгновенно заполнилось, да так, что яблоку пасть некуда. Упыри стояли один подле другого, плотной стеной стояли, и задние лезли на головы передним.

Судя по крикам наверху, снова возобновился штурм стен, но большая часть темных тварей все же лезла теперь не к крепостным заборалам, а сюда, в ворота. Нечисть видела здесь пищу, нечисть чуяла здесь кровь, нечисть знала, что здесь может дотянуться до добычи. И именно здесь, у подъемной решетки внешних ворот творилось сейчас самое страшное. Жуткое самое...

Дрогнули под натиском упырей кованые прутья. И последняя преграда не казалась укрывшимся за ней людям надежной и несокрушимой. Оскаленные, брызжущие слюной и извергающие зловоние пасти вжимались в железо. Сквозь прутья тянулись гибкие длинные руки. Узловатые когтистые пальцы порой отдергивались от серебрёных щитов и броней, но уж зато если цепляли... Если цепляли – то выдергивали и щит, и кусок доспеха, и клок мяса. С кровью.

Втягивали добычу, терзали мясо, слизывали кровь, стараясь не обронить ни капли. А то и нерасторопного ратника выдергивали из рядов защитников. И, выдернув, впечатывали в решетку так, что от человека того оставалось мало что человеческого. В считанные мгновения упыри загрызали и испивали бедолагу прямо через прутья.

Впрочем, такое случалось редко. Раз. Два. Или три.

Русские дружинники, шекелисы Золтана и спешившиеся (кони теперь – только помеха) татары яростно отбивались. С той стороны решетки. Стиснув зубы, дружно, ладно работали клинками с серебряной насечкой. Прямые обоюдоострые мечи и кривые сабли так и мелькали всполохами молний. Свистели, гудели в воздухе, звенели о решетку, обрубали когтистые пятерни. И то длинное, гибкое, что за пятернями. И то, что еще дальше... По самые упыриные плечи обрубали.

Десятки отсеченных, не единожды разрубленных конечностей бились на камнях, извивались, дергались, царапали, хватали за ноги. Без толку, без смысла хватались, но мешали двигаться, мешали даже стоять.

Упыри теряли руки... но не отступали, не отходили. Не хотели. Не могли, подпертые, прижатые к решетке сзади.

Черные и красные лужи стояли всюду. И запах стоял... Жуткая смесь человеческой и упыриной крови. Под ногами хлюпало. И сверху, где тоже шел бой, капало. Часто. Много.

В несмолкающих воплях, вое, захлебывающемся лае Рамука и смачных ударах клинков о плоть вдруг послышался новый звук. Душераздирающий скрежет. Темные твари начинали остервенело грызть решетку. Толстые прутья, не укрепленные серебром, поддавались, крошились, сыпались...

Защитники били, рубили. Мечами. Саблями. По мордам, по прутьям.

Упыри выли, бесновались, гибли.

И грызли.

Но это долго. Даже для упыриных клыков – долго.

И снова... Мечами. Саблями. По мордам, по прутьям. И опять...

А твари хотели быстро.

И твари сделали быстро. Несколько упырей подхватили опущенную решетку снизу.

И опущенную решетку...

Всеволод замер на миг. Ну и силища! Этакую-то тяжесть!

...При-под-ня-ли!

Из земли, пропитанной кровью, – черной, маслянистой, холодной и алой, текучей, теплой – с чавканьем вышли, показавшись меж каменных плит, заостренные колья. На этих пиках, что были обращены книзу, поднимались, провисая в воздухе, тела трех обезглавленных упырей, нанизанные на железо.

Нижний край решетки возносился все выше. Безголовые обрубки висли все ниже. Под решетку уже заглядывали, тянулись, лезли. Еще немного и...

– Урус! Прикрой меня! – бросил Всеволоду татарский вожак. Снова – по-русски крикнул.

Не дожидаясь ответного слова, кочевник махнул саблей, отсекая бледные руки, расчищая дорогу – раз, другой и после, бросив клинок в ножны, схватил копье с крюком.

Ринулся к решетке...

Ох, и шустрый же этот степняк!

Чья-то пятерня сгребла и сорвала, срезала когтями с шлема лисий хвост. Еще одна упыриная рука скрежетнула по серебрёному татарскому панцирю, разодрала толстую кожу доспеха, но отдернулась, обломав коготь о белые бляшки чистого серебра.

Татарин же плюхнулся на колено, расплескав зловонную черную жижу, подался вперед, взмахнул над самой землей копьецом с крюком...

Всеволод понял, поспешил следом. Прикрыл, как просили. Как смог прикрыл. Как могут прикрыть две руки и два меча от пары десятков длинных гибких лап с растопыренными кинжалами на концах.

Клинки – будто веер. Срубленные когти и бледные руки падают, будто ветром сдутые. Брызжущие холодной смрадной смолью культи втягиваются обратно за исцарапанные погрызенные прутья. Всеволод добавляет – колет меж прутьев. С двух рук колет. Оточенной сталью с серебром. Покуда достает – колет.

А степняк, от головы до пят уже перемазанный черным, с плеча, с маху бьет за решетку. Под решетку. Секущим нижним ударом.