— В кибитке, — ответил Иван, — вы одевайтесь, я ее сейчас принесу.

Маша заметно трусила. Когда я помог ей надеть тот самый «полетный» черный плащ, почувствовал, как у нее дрожит все тело. Успокаивать ее в присутствии Любы я не стал, просто слегка сжал плечи. Мы еще не были готовы, как вернулся Иван с какой-то торбой.

— Вот она, — объявил он, осторожно вынимая из мешка цилиндрический металлический предмет, напоминающий детское ведерко.

— Это бомба? — удивилась Маша. — Я думала, что она совсем другая.

— Ты сказал, — передавая ее мне, начал нас инструктировать Иван, — что ее просто нужно бросить им в трубу!

— Как в трубу? — заинтересовалась Люба. — Вы что, с барышней полезете на крышу?

— Если будет нужно, полезем, — пообещал я, прикидывая рукой вес снаряда. Весил он килограмма три. — Ну все, мы пошли. Пожелайте нам ни пуха, ни пера!

Шутливый тон никто не принял, и прощались с нами почти со слезами на глазах. Наконец мы вышли во двор. Луны на небе уже не было, и только снежная белизна слегка подсвечивала ночной мрак. Мы, стараясь быть незаметными, выскользнули за распахнутые настежь ворота на деревенскую улицу. В соседнем дворе лениво затявкала собака. Время приближалось к полуночи. Левой рукой я нес за проволочную петлю бомбу, в правой была обнаженная сабля.

— Держись вместе со мной за рукоятку, — сказал я Маше, и она послушно прикоснулась ко мне холодными пальцами. — Не бойся, скоро все кончится. Тебе очень страшно?

Она ответила не сразу и сказала совсем не то, что я ждал:

— Мне его жалко, все-таки, он мой брат. Может быть?..

— К сожалению, у нас нет другого выхода, — перебил я. — Он слишком далеко зашел, чтобы остановиться. Если бы он был опасен только для нас с тобой, то можно было бы от него спрятаться. Он опасен всем людям. Посмотри на саблю, представляешь, какой силой Иван владеет?!

На саблю, действительно, стоило посмотреть. Теперь, в полной темноте было видно, как по клинку, от наших рук одна за другой, пролетают голубые, неонового свечения змейки. Зрелище было не просто красивое, завораживающее.

— Это что? — почти без голоса спросила Маша.

— Я не знаю, наверное, то, что он на нас насылает. Что-то вроде молнии…

Она меня перебила:

— А если мы с ним поговорим, скажем, что так поступать плохо? Вдруг он послушается?

— Боюсь, что у нас из этого ничего не получится. Он ведь там не один, их несколько человек. Они нас тобой просто убьют. Конечно, если ты хочешь попробовать…

Маша долго молчала и ответила когда мы уже подошли к нужной избе:

— Наверное, ты прав. Князь Иван нас просто не станет слушать. Я и раньше пробовала с ним говорить, но он всегда надо мной смеялся.

— Дошли, — сказал я, останавливаясь перед нужной избой, третьей от околицы. — Ты сможешь взлететь с грузом?

— Не знаю, — дрожащим голосом ответила княжна. — Но я постараюсь.

Окна избы, возле которой мы стояли, были темны. Никаких признаков того, что в ней находятся лихие люди, видно не было. Снаружи она выглядела обычным крестьянским жилищем. Ничего странного или подозрительного в ней не было. Если не считать голубого свечения клинка.

Меня начало потряхивать какое-то внутреннее напряжение.

— Мне кажется, у нас остается совсем мало времени, — почти через силу, сказал я. — Если не сможешь подняться в воздух, сразу же возвращайся ко мне.

— Я постараюсь, — сказала Маша и взяла у меня ведерко с взрывчаткой. — Я раньше никогда ничего тяжелого в воздух не поднимала.

Несмотря на драматизм момента, мне было любопытно посмотреть, как она будет лететь. В первый раз, когда Маша улетала из бани, все произошло слишком быстро и я, практически, ничего не успел увидеть.

— Значит, мне нужно просто бросить это… эту бомбу в трубу? — спросила она, явно оттягивая время.

— Да, и как можно скорее, — ответил я, чувствуя, что меня начинает трясти все сильнее. — Решайся, иначе будет поздно…

— Я боюсь, — прошептала княжна. — Я не смогу, не смогу подняться…

В этот момент, меня так скрутило, что стало не до ее страхов и вообще не до войны. Захотелось одного, бежать отсюда, не останавливаясь и как можно дальше.

— Пойдем отсюда, — почти крикнул я.

Руку с саблей свела судорога, и начали сами собой разжиматься пальцы. Марию, как и меня, я это видел боковым зрением, тоже корчило от какого-то внутреннего напряжения.

— Уходим, — повторил я и начал пятиться. Потом я обо что-то споткнулся и замедленно понял, что падаю. Потом в глазах померкло и мне стало хорошо и спокойно…

Пришел в себя я в той же самой избе, в которой мы остановились на постой. За тусклым маленьким окошком, остекленным толстым мутным стеклом, было совсем светло. Я приподнял голову и понял, что лежу на печи. Мне была видна почти вся горница. На высоких полатях укрытая до глаз каким-то лоскутным одеялом, лежала княжна. Ни Ивана, ни Любы в комнате не было.

То, что мы живы и спим в избе, а не стынем в снегу, могло говорить только об одном, наше дело кончилось если не победой, то и не полным поражением. Я начал проверять состояние своих конечностей. Все они вроде бы, функционировали нормально. Осталось встать и проверить это на практике. Я сбросил тулуп, которым был укрыт, собрался слезть с печи, и тогда увидел что на мне надето чужое белье, причем ветхое и посконное.

— Маша, — позвал я, но вместо членораздельной речи, получилось какое-то мычание.

Я откашлялся и снова попытался позвать княжну, но горло свела судорога и опять, смог выдавить из себя только несколько нечленораздельных звуков. Это было странно. Чувствовал я себя вполне прилично, но как только пытался заговорить, горло начинали сводить спазмы.

Княжна Марья, между тем, продолжала лежать вытянувшись на спине, никак не реагируя на мои «звуковые сигналы». Соблюдая, на всякий случай, осторожность, я слез с печи и подошел к ее полатям. По ее виду было непонятно, то ли она крепко спит, то ли находится без сознания. Со вчерашнего дня лицо у нее изменилось, заострился нос, сделались более заметными скулы. Как будто она перенесла голод или болезнь.

Оставив ее в покое, я вышел в сени в поисках воды. Там как принята в крестьянских избах, стояла бочка с прицепленным сбоку берестяным ковшиком. Я напился и опять попробовал голос. Он не восстановился, но хотя бы я начал сипеть чуть отчетливее. Теперь мне нужно было срочно решить следующую жизненно необходимую проблему, только было непонятно, как выйти на мороз без одежды и обуви.

В сенях ничего подходящего не оказалось и пришлось вернуться в избу. Для краткосрочного выхода «на двор», вполне подходил тулуп, которым я был укрыт, но беда оказалась в том, что в избе не нашлось никакой обуви. Тогда же в процессе поисков хоть каких-нибудь опорок, до меня дошло, что здесь, вообще, нет никакой одежды. Я приподнял одеяло, которым была укрыта княжна, и увидел, что на ней, как и на мне — только нижняя холщовая рубаха.