Гриц Главач и молодой серб подхватили обессиленного Волгаря,понесли в хату, и последнее, что он видел, был донага раздетый хорунжий,которого мрачные селяне волокли к столбу посреди площади, – столбу своротом и окровавленным крюком.

Долго еще носились над селом его предсмертные вопли, ибочванливый лях, конечно же, не смог принять казнь с тою доблестью, как принял еезапорожский сотник Василь Главач.

Над Кафою повисла прозрачная дымка. Первые огни казалисьзолотистыми пушинками, взмывшими над далеким берегом. Их становилось все большеи больше. Вот уже густой янтарной россыпью мерцают они по склонам гор иотражаются в море зыбкими золотистыми змейками.

Все ближе Кафа! Тихо, без всплеска, опускаются в воду веслаи так же бесшумно взмывают. Даже люлек не запаливают казаки, чтоб, борони боже,не заметил сторонний взгляд…

Все громче и громче рокот прибоя. С тяжелым скрежетомсгребает он гальку. От не остывшей еще земли пышет жаром; пряно, сладостнотянет от берега запахом ореховых листьев, туй, лавров, привяленным виноградом,цветущими олеандрами…

Нет, еще рано. Еще не совсем стемнело, не погрузились в сонэти дворцы, эти дома, сады.

– Суши весла! – звучит негромкая команда, и «чайки»замирают на воде.

Ночь мирно опускается на море, на берег. Над мутно-багровым,уже остывающим костром заката сгущается тьма. Призрачно и прекрасно золотится всиневе бледный новорожденный месяц; и высоко над ним мерцает крошечная, елевидимая, но чистая и светлая, будто нечаянная слезинка, звезда.

– Месяц молодой к удаче нам, – пробормотал кто-то изгребцов. – Загадай, чего хочешь: глядишь, сбудется.

Лех улыбнулся невесело. Сбудется ли?.. Уж сколько верстпрошел, проплыл Волгарь, чтобы исполнить последнюю волю своего сотника, а чегодостиг?

След Славка утерян; след Дарины зыбок, как эта зыбкаятропинка искр, что бежит по волнам к тоненькому месяцу. Где искать ее вогромной, сонной Кафе – один бог знает! Только смутные слухи ведут флотилию«чаек». Слухи и ненависть к крымчакам сжигает вековечная жажда отмщения запозор и неволю земляков и землячек, коих много томится тут по тюрьмам,каменоломням да гаремам. Ведь на то Сечь и существовала, чтобы бороться смусульманами: из века долг запорожца был выручать из неволи христиан. Сей долги вел казака Леха Волгаря от сельской площади, где принял мученическую смертьВасиль Главач, к самому Черному морю. Что станется дальше?..

* * *

Когда они с сербиянином Миленко Шукало добрались до СтарогоКодака, бывшей сотни Главача там оставалась только меньшая часть. Прочие ушлина юго-запад, в погоню за беглым Вовком. Оказалось, что почти тотчас послеотъезда Василя и Леха вдруг исчезли Славко с Дариною. Рудый Панько всполошился,но другие казаки, в их числе и полковник Вишня, видели в этом исчезновении неболее чем любовное приключение. Конечно же, бегство Вовка было бегством воина,сиречь дезертирством; конечно, не имело смысла Дарине исчезать с ним тайком,ибо отец ее никогда не стал бы противиться счастью дочери. Однако позоритьвсеми любимую Дарину никто не хотел, а потому погони своевременно не снарядили.

И вот, будто гром среди ясного неба, грянула в Старом Кодакевесть о пленении Главача и Волгаря, и бегство Славка с Дариною озарилось новымсветом. Ни у кого не осталось сомнений, что сначала Вовк предал Василя, а потомпохитил его дочь!

У предателя-похитителя было шесть дней, чтобы скрыться,прежде чем полусотня на рысях вышла за ним в погоню. Когда в Кодак вернулсяВолгарь, вестей ни о беглеце, ни о Дарине, ни о преследователях еще непоступало.

Лех отставал от Славка уже на две недели. Не дав себе ни дняпередышки, сменив только лошадей, они с Миленко, который не пожелал покинутьмолодого казака, поскакали в уманском направлении. Только через два дня явилисьв Каменку, небольшое сельцо на Днепре, верст на десять пониже Кодака. Явилиськазаки пеши, ибо лошадей их увели в степи… тарпаны.

В ту пору тарпаны, дикие кони, ходили по степи табунами вдобрых полсотни голов. Невелики ростом, большеголовы, остроухи, огненноглазы.Гривы и хвосты у них были куцые, а мышиного цвета шерсть более походила на мех.

Рождаться и умирать тарпанам суждено было свободными:приручить их оказывалось невозможно.

Дикие жеребцы и увели с собою двух молодых кобылок Леха иМиленко: те кинули хозяев, повинуясь зову бунтующей крови и умчались в степь;дело в ту пору обычное.

Вот так и вышло, что молодые казаки оказались на берегуДнепра пешие, будто какие сиромахи.

Рассудив, Лех и Миленко решили, что пред ними лежат теперьдва пути.

Первый – брести назад, в Кодак, за конями, ведь Каменка наДнепре не то место, где казак может добыть себе справного ступака [63].Здесь испокон принят иной вид передвижения: водою, на плотах, которые несутся ссевера на юг Украйны, ведомые людьми особенными, отважными и рисковыми, ибо ниодин лоцман не знает, проживет ли он хоть минуту, если за это время ему надопройти один из девяти днепровских порогов. Путь через них самый опасный, затосамый скорый. И был второй путь, которым могли последовать Лех и Миленко…Его-то они и выбрали в конце концов.

Здесь им повезло. Поутру отправлялся караван плотов, иказаки пришли к лоцману проситься взять их с собою.

Услышав их историю, смуглый красавец в синих шароварах,опоясанных зеленым поясом, согласился без спора. На сей раз казаки былиединственными седоками на сем сплавном средстве, а вели караван плотов лоцман идесятка два плотовщиков.

Погода стояла самая подходящая: ведь через пороги пускаютсятолько при полной тишине и безветрии. Настала минута отправления. Десятка –таково было прозвище лоцмана – велел всем сесть по местам: «Щоб усе добросидало, а усе зло тикало»; затем все снова поднялись, обнажили головы,перекрестились – и Десятка подал плотовщикам знак браться за стерно [64].

Те выстроились по обе стороны стерна в две линии, однапротив другой, и начали двигать им то вправо, то влево; плот, раскачиваясь наводе, медленно шел вниз, по направлению к порогу.

– Скажи, добродию, – спросил Миленко, сидевший рядом сДесяткою, – страшно ли переплавляться через пороги?

– Страшно ли?.. – усмехнулся черноусый молодец, косяогненным глазом. – Так страшно, что всякий раз, когда я через них иду, таки хлеба не ем: два дня плыву – два дня почти и крошки во рту не бывает. Когдачарочку маленькую выпью, тогда и съем, а то и насильно не вобьешь в горлохлеба… А теперь – готовсь!

И он вперил взор вперед.