Оказалось, что покойный муж Явдошки, Охрим, был при жизнизакадычным дружком Василя. Тогда Главач и в мыслях не держал любовных отношенийс бойкой молодицей; судьба свела их позже… И вот Охрим как-то раз поведал другутайну сего лаза. Гуляли слухи, что сам казак Мамай [59], вечноживой, неумирающий, вырыл его чуть ли не два века назад, когда здешние местакишели разной вражьей нечистью. За достоверность сих слухов, понятно, Василь неручался, но десять лет назад им с Охримом довелось спастись здесь. Судя потому, как вросли доски в глинобитный пол Явдошкиной хаты, потайною дорогою стех давних пор не пользовались.

– А Явдошка? – встревоженно спросил Лех. – Ей просей лаз ведомо?

Василь пожал плечами, отчего на низком своде заплясала,изломилась его причудливая тень.

– Борони боже!.. Уповаю, что лишь про вход знала чертовабаба, а про выход как ей проведать? С ее-то телесами здесь и пол-аршина непроползти! Да и Охрим был на язык крепок, что твой кремень.

– Так оно… – пробормотал Лех, замечая, что голос Василяпочему-то звучит не больно уверенно. Но коли другой дороги к спасению все равноне было, им оставалось только надеяться на «пани удачу», как сказал Главач.

Отдохнув немного, двинулись дальше. По расчетам Леха,наверху давно уже наступила ночь, а они все шли да шли по каменистым подвалам.Путеводный огарок давно погас, продвигались ощупью, спотыкаясь и сгорбившись.Заблудиться было невозможно: следовало только подчиняться изгибам каменногокоридора. Василь пояснил, что они уже добрались до того самого кряжа, которыйутесом вдавался в Днепр. Там, в одной из пещер, и таился выход из этогобесконечного коридора.

Василь, не прерывая медлительного cвоего продвижения и неповорачивая головы, проговорил:

– Я первый выйду, а ты помешкай. Коли что не так, шумнутьпоспею.

И с этими словами он вдруг исчез из глаз Леха, канув в щель,ведущую уже на свет божий.

Оно, конечно, помешкать следовало бы… Но Лех не смогзаставить себя даже одно лишнее мгновение оставаться в опостылевшем подземелье.Он рванулся вперед и выскочил из пещеры почти следом за Василем.

«Боже! Господи всемилостивый! Благодарю тебя за солнце, засей несравненно свежий ветер!..»

От яркого света Лех на миг ослеп и замер, беспомощнопротянув руки вперед… Но вот огненные круги перед глазами разошлись, и онувидел, что стоит на небольшой, но весьма живописной площадке, поросшей густоювысокою травою, с западной стороны упирающейся в Днепр, с севера и востоказатененной густым кустарником, и с южной, за спиною Леха, загроможденной стеноюгранитных скал, покрытых мхом. И щель, из которой он только что вырвался,отыскал бы только сведущий глаз. Он и сам не смог бы вернуться в пещеру, дажеесли бы хотел!

Впрочем, хотеть-то он хотел, но… руки его уже оказалисьзаломлены, к горлу приставлено лезвие сабли, а у ног его был простертнедвижимый, с окровавленной головою Василь.

Да, здесь их поджидали, и, выходило, Охрим вовсе не был такуж крепок на язык, как думалось Василю!..

– Пугу-пугу!

Лех с трудом поднял голову. Василь тяжело, неровно дышитрядом. Коснулся его лба. Ладонь сразу стала влажной. Ох, так весь и пылает. Итихонько стонет во сне. Может быть, это он звал?

– Пугу-пугу!

– Козак с лугу! – шепнул Лех отзыв, хорошо знакомыйвсем запорожцам, и взглянул вверх.

Высоко-высоко, словно в мире ином, светят две звезды с темно-синегоночного неба. Но вот их заслонила лохматая голова и снова послышался шепот:

– Держи побережней!

Лех, закусив губу от боли, выпрямился на затекших ногах,поднял руки. Прошло некоторое время, и в них опустилось что-то округлое,прохладное. Восхитительный аромат еды рассеял зловоние ямы.

На глаза навернулись слезы от голода и слабости. Лех неловкосмахнул их плечом, прижав к груди драгоценные «близнята» с едой – два горшка,связанные между собою.

Молоко! И каша, и хлеб!..

Судорога свела пустой желудок, и Лех припал к кринке смолоком. Чудилось, он мог бы всю жизнь от нее не отрываться, но голос наверхузаставил его опомниться:

– Поспеши, друже!

Сделав еще один глоток, Лех поднес кринку к губам Василя, итот бессознательно потянулся к ней. А последними каплями молока Лех освежилпылающее лицо друга; дыхание его сразу сделалось ровнее. Потом Лех вытряс кашуна тряпицу, в которую был завернут хлеб, положил все это в самый сухой и незагаженный уголок ямы и негромко произнес, закинув голову:

– Тяни! Спаси тебя бог!

Кринки, стукаясь боками, поползли ввысь и исчезли. Нонезнакомец не ушел. Он еще сильнее свесился в яму и гулко проговорил:

– Василь! Василь Главач! Твой брат поклон шлет, держатьсявелит! Подмога придет!..

– Когда же?! – крикнул было Лех.

Но наверху уже никого не было.

Лех привалился к стене, еле удерживаясь на дрожащих ногах. Имолоко, и надежда – это было уж слишком для него, измученного, ослабевшего,отчаявшегося после пяти дней, проведенных без пищи и почти без воды, рядом сбеспамятным Василем. Каждое мгновение к ним могла прийти смерть – на колу, нашибенице [60], на костре; в самом счастливом случае – от сабли,которая снесет голову с плеч.

А что еще ждет перед смертью?.. Ведь их не убили прямо вскалах или в пути только потому, что ляхи желали еще пуще натешить своикровожадные души издевательствами над запорожцами, попавшими в их руки, надВасилем Главачом, который, как гласила молва, «пан быв добрый, хотя и богатозбыткив [61] робыв по свиту жидам тай ляхам!». И хоть здесь, напольской земле, в приграничном бедном, затравленном сельце их затолкали вямину, Волгарь понимал, что она не станет их вечною тюрьмою. Их ждет смертьдаже более ужасная, чем от голода и жажды. Да и вся отчаявшаяся душа Лехасодрогнулась: полно, правдиво ли сие известие о близком спасении? Из жалостипринес тот человек еду. Не из жалости ли солгал он обреченным?

Ночь прошла между надеждою и отчаянием, и Лех окончательно уверилсяв том, что незнакомец только хотел приободрить их перед кончиною, ибо едварассвело, как в яму спустилась веревка и сиплый голос крикнул:

– Эй, пся крев! Вылазьте шибче!