Что бы ни говорили при дворе, но влияние и власть Потёмкина признавали все. Даже Елагин, бывший покровитель и информатор Потёмкина, рассказывал всем, что императрица без ума от Циклопа, что они очень любят друг друга, поскольку сильно схожи между собой. Елагин угадал бурное воображение Потёмкина и честолюбивые устремления Екатерины, уже теперь стремящейся диктовать свою волю всей Европе и стать самой первой среди монархов этой части света.

Он же передавал слухи о том, как устроил своё назначение в Сенат Потёмкин, жаждавший всё большей власти. Приехав в Петербург, Григорий сразу же встретился с Елагиным и начал говорить о делах Сената. Он всё порицал, даже больше — хулил все назначения и поступки сенаторов. Елагин подсказал ему такие вещи, которые при передаче государыне могли бы подвигнуть её на большие изменения.

— Что же я могу сделать, я не член Сената.

— Так сделайтесь им, — ответил Елагин.

— Сего не желают, — задумался Потёмкин, — но я заставлю...

Это был его излюбленный ход: чтобы добиться чего-нибудь, он проводил тактику холодного и настойчивого повиновения, но языка нежных слов и жестов уже не применял.

За обедом он даже не отвечал Екатерине, когда она обращалась к нему, а уж разговор поддерживала только она одна. И она нередко забывалась, лицо её омрачалось, когда она искоса взглядывала на Потёмкина. Тот был совершенно спокоен и подчёркнуто холоден. Эта неявная ссора, свидетелями которой были все придворные, сделала атмосферу парадного обеда невыносимой. Лишь записной шут Лев Нарышкин, теперь уже шталмейстер, пытался как-то оживить воздух приёма, но его грубые и плоские шутки повисали в воздухе, не вызывая никакой реакции.

Екатерина удалилась к себе с расстроенным видом и едва удерживаясь от слёз. А когда она появилась снова, то все придворные отметили её покрасневшие от слёз глаза.

В понедельник, после этого злосчастного воскресного обеда, Екатерина назначила Потёмкина членом Сената, и видно было, что весёлое настроение вернулось к ней — вновь слова Григория убеждали её в том, что он обожает свою милостивую повелительницу.

Перед этим всемогущим человеком, умеющим склонить государыню к поступкам, прямо влияющим на его судьбу, начинают склоняться все. Ему отводят во дворце роскошные апартаменты, и во всякое время может Потёмкин видеть свою повелительницу и снова и снова диктовать ей...

Прошло всего несколько месяцев, а Потёмкин уже ведает внешней и внутренней политикой. Он стал не просто сенатором, он теперь руководит всеми его действиями. А председателя Военной коллегии Захара Чернышева он третирует и унижает в глазах императрицы и Сената так, что тот вынужден скромно уехать в Москву, написав на дверях своего дворца: «Продаётся или отдаётся внаём».

Теперь Потёмкин уже председатель Военной коллегии, он управляет всеми военными делами, и от этого фигура его становится всё более могущественной и важной...

Словно бы туча, наполненная золотым дождём, встала над головой Потёмкина. Усадьбы, полные крепостными крестьянами, поместья в самых плодородных областях, дворцы и дома в Петербурге, безграничные земли, деньги — всё это оседало в карманах Потёмкина. Он как будто достиг своей цели — честолюбие его было несколько укрощено. Свою мать и сестёр он перевёз в Петербург, и императрица сделала простую дворянку Дарью Васильевну статс-дамой при дворе, а сестёр — фрейлинами, одарила их домами и деньгами и каждый раз выискивала предлог, чтобы ещё что-то подарить этой семье. Через несколько месяцев Потёмкин стал уже генералом-аншефом, президентом Военной коллегии и кавалером ордена Святого Андрея Первозванного. Посыпались на счастливца и другие дары. Уже в 1775 году ему был вручён диплом с графским титулом, почётная бриллиантовая шпага, а портрет Екатерины в бриллиантовой окантовке засиял на его груди.

Не отстали в выражениях милости к Потёмкину и иностранные монархи. Фридрих, прусский король, прислал ему орден Чёрного Орла — высший знак награды Пруссии, а австрийский император Иосиф возвёл его в сан князя Священной империи с наименованием «светлейший».

Всё было теперь у него, князя Священной Римской империи, самого богатого человека в России, могущественного вельможи, перед которым склонились все головы. Но не таково было честолюбие Потёмкина, чтобы удовлетвориться этим. Он видел перед собой цель, и Екатерина догадывалась, о чём думал и к чему пролагал пути её фаворит...

Когда Екатерина забеременела, Потёмкин обрушил на неё целый каскад нежности, высоких слов и необычайного внимания. Он ждал мальчика, чтобы его цель была ещё ближе...

Екатерина разрешилась девочкой, и торжество Потёмкина несколько поувяло: ему нужен был сын, чтобы добиться желанной мечты.

Но и дочь от императрицы — это тоже было неплохо для фаворита.

Екатерина всех своих детей разбрасывала по знатным домам, давала на них большие деньги, но никогда не интересовалась их судьбой: материнские чувства были ей чужды. Так и теперь она пристроила свою дочку в одну из знатных семей, позаботившись о том, чтобы девочка носила фамилию Потёмкина, но уменьшенную. Такие фамилии давали тогда незаконнорождённым детям, чтобы не путать их с законными, рождёнными в браке.

Девочка получила имя Елизаветы Григорьевны Темкиной, и больше Екатерина не возвращалась к заботам о ней...

Крепкая и сильная женщина, Екатерина уже очень скоро оправилась от родов, и тут Потёмкин и приступил к осуществлению своего могучего плана.

Для начала он испросил у Екатерины позволения уничтожить Запорожскую Сечь.

Потёмкин потребовал усиления армии Задунайского и решительно отвергал все претензии на ревизию его деятельности. Он настоял, чтобы генерал Текелий занял Запорожскую Сечь русскими войсками и разорил это гнездо бандитов, безнаказанно набегавших на всех — на православных и мусульман, грабивших и разорявших все окрестные города и сёла. Это позволило Екатерине навести порядок в придунайских окрестностях, сделать жизнь в плодороднейших областях Малороссии спокойной. Казаки перестали врываться в дома крестьян, забирать в рабство женщин, девушек и здоровых мужчин, и население Малороссии благословило Екатерину за разрушение этого бандитского гнезда. Казаки почти полностью ушли на службу в Турцию и отныне уже несли её исправно...

В два года поднял себя Потёмкин до высоты императрицы. Ничто теперь уже не делалось без его согласия или его инициативы. И надо сказать, что Екатерина только радовалась этому: ум и рассудительность Потёмкина, его богатое воображение позволяли ей грезить о славе, которая могла бы утвердиться в потомстве. На него рассчитывала Екатерина, ему доверяла самые сокровенные мечты.

Главный её советник, авторитетный и решительный...

Она снова взглянула на Потёмкина и увидела, что его единственный глаз приоткрылся и серьёзно, проницательно смотрит на неё.

Перо её скользнуло по бумаге, сделало большую черту, и она смяла бумагу, бросила её под стол и стала ждать слов фаворита.

— А что, матушка, как ты рассудишь сон мой?