– Чего еще?

– Покажите, где погиб взвод. – Прохоров кивнул на карту.

Командир хмыкнул, неторопливо встал.

– Вот здесь. А шли вы вот этим путем. – Он провел пальцем.

Прохоров подошел ближе и на пятнистом коричневом фоне внимательно рассмотрел роковой маршрут, пятачок, где принял смерть его взвод. «А трещины-то две», – неожиданно для себя увидел он. Это открытие поразило его.

– Товарищ подполковник, а десантировались мы здесь? – возбужденно спросил Степан.

Командир глянул мельком, буркнул:

– Здесь, стратег… Ну, давай, будь здоров. И постарайся поскорей забыть все, что видел здесь. Это я тебе по-отечески и со всей серьезностью.

Он протянул Степану огромную ладонь и крепко пожал ему руку.

Степан вышел, внутри у него все дрожало. «Жаль, что не видит Бог», – подумал он.

– Кирьязов, стой! – Степан увидел товарища, махнул рукой и бросился догонять. – Ты ведь был с радиостанцией. Что комбат говорил?

– А думаешь, я знаю? Он меня вечно отсылал в сторону.

– Ну, ты скажи, вот второй раз, последний, переговоры были. Вы какую пропасть тогда прошли – первую или вторую?

– Первую, конечно… Вторую мы уже утром, на следующий день…

– Пошли со мной к следователю! – решительно выпалил Прохоров.

– Да я весь в цементной пыли!

– Потом отряхнешься…

Следователя нашли только через час. Он сидел в курилке и читал газету.

– У вас есть карта ущелья? – запыхавшись, спросил Прохоров.

– А что случилось?

– Автомат нашелся! – невпопад ответил Прохоров.

– Поздравляю… – Старший лейтенант вскинул брови. – А карта зачем? Чтобы показать, где нашли?

– Уточнить кое-что надо.

Втроем вошли в кабинет, следователь открыл сейф, достал карту.

– Вот наш маршрут, – стал показывать Прохоров. – Здесь десантировались. Где-то здесь была первая радиосвязь комбата. А вот тут, сразу после пропасти – второй выход на связь. Так, Кирьязов?

– Да. Первую пропасть мы одолели к вечеру. Я с радиостанцией был. А вторую пропасть мы уже утром прошли… – пояснил он.

– Вы понимаете, товарищ старший лейтенант, что комбат обманул! – возбужденно продолжил Прохоров. – Он сильно отстал от нас, рота ведь застряла на первой трещине. Он обманул Боева. А Боев никогда бы не решился зайти так далеко.

– А, черт! – еле слышно выругался следователь. – Так, значит, он мне голову морочил…

– Знали бы вы, как он хотел меня подкупить, – устало выговорил Степан.

– А что ж не сказали?

– Свидетелей не было, к сожалению.

– Ясно. Ну, ладно. Ладно… Это все меняет дело. – Он криво усмехнулся, вздохнул. Помолчал, потом спросил:

– Теперь домой?

Они распрощались, и вместе с Кирьязовым Степан вышел на улицу. Там он сказал:

– Осталось немного…

Наутро Прохорова провожали на аэродром. Замполит сказал бодрую речь, но Прохоров почти не слушал его, смотрел в лица товарищей. Привычно сутулился Кирьязов. Рядом – Мамедов… Жесткий разрез глаз. Непроницаем. Но нет, почувствовал взгляд Прохорова, улыбнулся, кивнул… Рыхловатый, не отутюженный еще ветрами Ковбаса… Они оставались – он уезжал, они завидовали, чертовски завидовали ему – а он колебался, боролся с чувствами, знал, что не сможет выбросить из памяти и сердца эти кровавые рассветы, горькую, как полынник, тоску, взвод, который в цинках вернули на родину, но который по сути навсегда остался здесь, в черных горах, под равнодушным лазоревым небом. Не мог поверить, что отвернется – и навсегда исчезнут за спиной выгоревшие палатки, модули – подслеповатые прямоугольные коробки, забор из колючей проволоки, а сразу за ним – затаившиеся минные поля. И люди на одно лицо: усталые, улыбчивые, сосредоточенные. Они забегают вперед, идут рядом непривычно нестройной толпой.

Прохоров безотчетно убыстрял шаг, он желал ускорить тягостные минуты.

Ребята подстраивались под его шаг, догоняли. У кромки аэродрома он остановился.

– Степа, – подошел Кирьязов, положил руку ему на плечо, – мы тут слышали, лажа случилась. Возьми вот от нас. – Он протянул туго набитый целлофановый пакет.

– Да что вы, ребята, – смутился Прохоров, отыскал в толпе лицо Ковбасы. Тот сиял. Кирьязов молча взял чемодан Степана, открыл его и положил туда пакет.

Степан глубоко вздохнул. Афганский воздух был горячим. Он обнялся с каждым, бросил прощальный взгляд на дальние горы, подхватил чемодан и, уже не оборачиваясь, не стыдясь нахлынувших слез, побежал к самолету.

Потом земля ушла из-под колес, в иллюминаторы плеснуло небесной синевой, лайнер дал крен и взял курс на север. Прохоров утопал в кресле, вспоминал, как летел в тяжелом «Иле» в Афганистан, как мрачное оцепенение охватило его тогда и как поразила одна-единственная мысль: «Ведь кто-то из нашей команды не вернется назад».

Ташкент дохнул на него счастьем. Пошатываясь и не чувствуя ног, Прохоров сошел по трапу. Горячий пыльный воздух был здесь совсем другим, и небо было другим. Он чувствовал в себе неожиданное обновление, будто каждая клеточка его тела получила заряд эликсира молодости и здоровья. Оставалось пройти таможню. Прохоров стал в длинную, но вовсе не скучную, а возбужденную и нетерпеливую очередь. Всех прибывших сразу заперли в железный ангар и по двое впускали за дверь. Таможенник привычно спросил про оружие, наркотики, порнографию, равнодушно осмотрел полупустой чемодан Прохорова, перелистал его книги, увидел две китайские авторучки.

– Две нельзя. Можно только одну, – строго заметил он.

– Забирайте, – буркнул Прохоров, а про себя подумал: «Подавись».

Из таможни он выскочил на солнцепек, понял, что теперь совершенно свободен, что последняя дверь из Афганистана позади. Он быстро пошел по дороге вдоль каменного забора, за которым гудел аэродром и, казалось, еще оставался Афганистан, потом повернул налево и вышел к КПП. Там ему посоветовали ждать автобус или ловить частника. К счастью, быстро появился автобус, Прохоров с удовольствием плюхнулся на заднее сиденье. Он получал наслаждение от самых простых вещей. Его умиляли поездка в обычном автобусе, девушки, которые вошли на остановке и весело о чем-то говорили. Не было постоянного напряженного ожидания. Не было людей, от которых он зависел и чьи распоряжения должен был выполнять в любой момент. Прохоров стал свободным. Ему все не верилось, что всего в двух часах лету царит мир, нет ни взрывов, ни очередей, нет взвинченных и ошалевших от войны людей. Прохоров с жадностью смотрел на зеленые светлые улицы, раскинувшиеся широко и привольно. Сотни машин пролетали по шоссе, люди же шествовали неторопливо: мужчины – в тюбетейках, в светлых рубашках, женщины, белокурые, смуглые – в пестрых платьях и открытых сарафанчиках. Прохоров ошеломленно смотрел на этот парад человеческого благоденствия, любовался красивыми и юными женщинами, обласканными природой и согретыми южным солнцем. Он бесцельно бродил по улицам, его охватило состояние непрерывного восторга, пьянящее чувство полной и безбрежной свободы, которое захватило и будто подняло его в воздух.