Откуда у мальчика такое имя, сообщила Альгердасу баба Марья. Может, ей в самом деле было сто лет, но голова у нее была ясная. То есть дурости-то в ее голове хватало, Альгердас не обольщался насчет великой народной мудрости, но дурость эта была все же не возрастная, а природная.

— Из-за меня Маринка сына так-то назвала, — объяснила баба Марья. — Когда она беременная ходила, я ей и рассказала, что у нас, у семейских, старые имена в ходу.

— У кого-кого? — переспросил Альгердас. — У вас в семье?

— У семейских, — повторила баба Марья. — У староверов, значит. При Катерине-царице мы в здешние места пришли. А до того в польских землях жили, покуда нас там за веру притеснять не стали. Ну вот, а она, Катерина-то царица, велела нас не трогать, вере нашей не препятствовать. Главное — пускай, повелела, земли забайкальские блюдут, а молятся пускай, как им бог на душу положил. С тех пор и живем. Теперя-то, понятное дело, уж не по прежним нашим правилам живем. А все ж кое-что сбереглось. Имена вот — старинные у нас имена. Моего отца Аникой звали, а брата Фирсом, а братовых сынов Логантием да Мамонтом. Маринка как услыхала про Логантия, так и сказала: красивое имя, сын родится, так и назову. Потом-то надоело ей, стала его Лешкой звать. А посля и вовсе он ей стал без надобности. Нет, мил-человек, ты мне чаю не лей, — остановила она Альгердасову руку. — Не служит мне чай-то. Я вот травки своей лучше попью.

— А отец у мальчика есть? — осторожно поинтересовался Альгердас.

Он не очень понимал, зачем ему это знать, но вопрос этот остро его тревожил.

— Как не быть? — усмехнулась старуха. — Без отца, чай, дети не родятся.

— И кто он?

— Кто, не знаю, а человек ученый. По нашим краям аспедиция ходила. Не золото искали, а так — сказки всё записывали, песни. Я им тоже попела, песни-то у нас, у семейских, особые, да я, правда, позабыла уж почти все. Очень начальнику ихнему наши песни нравились. Видный он был мужчина, в годах уже, солидный такой. Ну, я ему попела от души, а Маринка, значит, по-иному его приветила… Она тогда еще в школу ходила.

— У вас же здесь нет школы, — напомнил Альгердас.

То, что Лешка с его феноменальным умом в восемь лет до сих пор не учится, приводило его в оторопь и возмущение.

— Прежде была школа. И библиотека была. У нас и телевизор тогда показывал, в Балаковке-то. Бывало, как съезд в Кремле, так мы и смотрим, и смотрим… Или концерт на праздник. При советской-то власти все для людей было! — мечтательно вздохнула бабка.

— Девять лет назад советской власти уже не было, — уточнил Альгердас. — Ладно, это неважно. Так что же фольклористы?

— Кто? — переспросила баба Марья.

— Те, которым вы песни пели. Куда их начальник потом подевался?

— Известно куда! — хмыкнула бабка. — В Москву свою поехал аль еще куда. В большой город. А Маринка с пузом осталась, школу бросила. Да она не больно-то горевала. У них все девки в семье шебутные. Мамка ее тоже с дому свилась незнамо куда, Маринке тринадцать годков тогда было. Скучно им по-людски жить. Да я и сама такая была. — Баба Марья улыбнулась так радостно, точно сообщила о себе прекраснейшую новость. — Чего, думаешь, я в Балаковке живу, а не на Бичуре? На Бичуре-реке семейская деревня есть большая, — пояснила она. — Там вся родня моя живет. Вот где песни-то поют — заслушаешься! На много голосов. Как, бывало, тяжелые песни заведут — про любовь, значит, — так слезы-то сами и потекут. А я вот тута живу. А все с того, что в молодости из дому утекла. С Акулиной Веневцовой, с Маринкиной прабабкой, мы подружки были.

— С кем?! — Альгердас чуть с табуретки не упал. — Как, вы сказали, ее фамилия?

— Веневцова Акулина. А чего ты напужался?

— Так… Я эту фамилию… слышал уже, — с трудом проговорил он.

— А у нас много фамилий одинаких в Забайкалье, — объяснила баба Марья. — В деревне, с какой Акулькин муж родом, в Даурии, чуть не все Веневцовы. А я из Антиповых сама. Считай, полдеревни нас Антиповых было, да… Ну так вот, к казакам мы с Акулькой утекли. Тут у нас в Забайкалье не только семейские, а и казаки с давней поры поселились. Чтоб границы, значит, оберегать. Ну а мы девки молодые были, ядреные. Вот из дому-то и сбежали к казакам. Батьки нас знать не захотели за такие дела. А после революция проклятая пришла, не стало людям жизни. Моего казака комиссары расстреляли, Акулькин к Колчаку ушел да сгинул. Детей мне Бог не дал. А Акулька потом себе девчоночку нагуляла. От комиссара же и нагуляла, да… А та девчоночка, Маринкина бабка, значит, на комсомольскую стройку подалась да там и родила — с прибавлением домой вернулась. Говорю же, так у их у всех ведется, без мужей рожать. А Логантий ничего парнишка, разумный. Ты и сам видишь.

— Разумный… — задумчиво проговорил Альгердас. — Он, значит, тоже Веневцов?

— Ну а кем ему быть? — закивала баба Марья. — Говорю же, с отцом его Маринка на одну ночку спозналась только. Может, и не спросила фамилие его даже.

Баба Марья говорила что-то еще, она вообще была говорлива, но Альгердас в ее речь уже не вслушивался. Фамилия, которую он услышал и которая каким-то загадочным, сложным, даже пугающим образом принадлежала мальчику, случайно им встреченному, тревожила его, будоражила душу. К чему это было, что значило? Он не понимал.

Только однажды Альгердас вздрогнул, расслышав какие-то странные бабкины слова.

— Чем, вы говорите, его лечили? — переспросил он.

— Оконной слезой, — охотно повторила баба Марья.

— Это что еще такое?

— От лишая первое средство. У собаки он лишай подхватил, Логантий-то. Пять лет ему было. Маринка мази какой-то с Беловодной привезла — она все на Беловодную ездила, видно, тогда уж сбежать помышляла. Да, помазала Маринка его разок мазью, не помогло, она и бросила. Ну а я стала как следовает лечить. Дождалась, когда окошко у меня в избе запотеет, собрала оконную слезу на тряпочку да и помазала ему лишаи-то. И что ты думаешь? Враз все прошло!

«Кант! — с тоской подумал Альгердас. — Чистый разум!.. Что же это творится такое?!»

Но это был праздный вопрос. А вот закупка еды была делом не праздным. И этим следовало озаботиться поскорее. В конце концов, не только его ослабленному странной болезнью организму, но и растущему детскому была необходима нормальная еда, а не тухлые крупы и вонючие травяные отвары.

— Леш, — спросил он, — помнишь, ты говорил, тут к какой-то бабке родственник на грузовике приезжает? Не знаешь, когда он в следующий раз будет?

— А зачем тебе? — насторожился Лешка.

— На станцию поеду.

— А!..

Лешка сразу сник и будто бы даже нахохлился.

— Так не знаешь? — повторил Альгердас.

— Днями должен быть, — не глядя на него, буркнул Лешка. — Может, и завтра.

— Ты мне скажи, когда он приедет, ладно?

— Ладно, — так же, не глядя на Альгердаса, мрачно ответил он.