«Чертова Маринка! — со злостью подумал Альгердас. — И хахаль этот ее!»

Наверное, нельзя было думать плохо о покойнице, но он не мог заставить себя думать о ней хорошо.

В то утро неделю назад ему с трудом удалось добиться от Лешки, а потом и от бабы Марьи сколько-нибудь внятного объяснения того, что случилось за время его недолгого отсутствия. Объяснение, впрочем, можно было считать лишь относительно внятным: Лешка трясся, всхлипывал, и Альгердас боялся расспрашивать его о подробностях, а баба Марья давала этим подробностям такие толкования, от идиотизма которых всякому нормальному человеку хотелось биться головой о стену.

И все-таки суть дела была слишком понятна.

Когда Лешкин самозваный отчим Колян грозился где угодно достать беглую Маринку, он, как выяснилось, не шутил. Куда она могла податься, было ему известно, потому что месяца три назад в Балаковку приезжала ее школьная подруга Зинка и хвасталась, как хорошо она устроилась в самой Москве: нашла богатого мужика, тот, не смотри что женатый, одел ее как куколку, снял ей квартиру, записал на автомобильные курсы и обещает купить красный «Ниссан». Красный «Ниссан» Маринку не впечатлил — по части японских машин Дальний Восток мог дать фору столице, — но все остальное заставило ее глаза заблестеть. А через две недели после отъезда Зинка прислала письмо, в котором звала подружку к себе, обещая помочь на первое время с устройством.

— Колян письмо то у мамки отобрал и в печке пожег, и побил ее сильно, — рассказал Лешка. — Знает он, сказал, какое там в Москве для красивой девки бывает устройство. Ну, мамка и затаилась. А он, видать, адрес-то Зинкин с конверта запомнил…

О том, что обманутый любовник нашел свою неверную возлюбленную в Москве и поквитался с ней за обман по-своему, по-зэковски, сообщил Лешке участковый, приехавший в деревню на мотоцикле сразу после того, как Альгердас уехал на станцию. Участковый был молодой, в здешних местах новый, и сам находился в некоторой растерянности насчет того, как отвечать на пришедшую из Москвы бумагу. Везти Маринку в Балаковку на захоронение? Так на какие шиши и кто повезет? Везти ее сына в Москву на похороны? Те же самые вопросы.

— Напишите им, чтоб подождали, — мрачно попросил Альгердас. Для разговора он вывел участкового из дома во двор: не хотелось обсуждать такие подробности при ребенке. — Хоть пару недель.

— А через пару недель что такого нового случится? — пожал плечами участковый.

— Разберемся.

О том, как решатся все эти вопросы через пару недель, Альгердасу говорить с участковым не хотелось. Он и себе самому не мог решиться это сказать…

А пока, уже седьмой день, он не отходил от Лешки. Его пугала задумчивость, подавленность, в которую тот впал. И вот наконец хоть какой-то интерес! Хоть к китайским фонарикам.

— Там у них много всего интересного есть, — закрепляя успех, сказал Альгердас. — Вот, например, воздушные змеи.

— Я знаю, они на Беловодной в супермаркете продаются.

Лешка снова сник и отвел глаза.

— При чем здесь супермаркет на Беловодной! — Альгердас даже обиделся, вспомнив пристанционный ларек, носящий это название, и бумажные поделки, которые продавались там под видом воздушных змеев. — В Китае знаешь какие змеи? Драконы! И как орлы бывают, как бабочки, как улитки. А в Вэйфане я змея видел, так он в длину был триста шестьдесят метров!

— Ну да? — В Лешкиных глазах снова мелькнул интерес. — Как же он взлетел, такой здоровенный?

— Еще как взлетел! Их обычно весной запускают. Китайцы говорят, что после зимы надо пережить семь ветров — они из Сибири дуют через пустыню Гоби, и от них бывает много промозглых минут, — а потом можно и змеев запускать. В Пекине есть большая-большая площадь, называется Тяньаньмэнь, на ней люди собираются и запускают змеев. Говорят, раньше к ним приделывали бамбуковые палочки, и они тогда пели в воздухе, как арфы.

Лешка слушал уже совсем внимательно, открыв рот.

— А ты умеешь змеев делать? — спросил он.

— Вообще-то пробовал. Но это оказалось довольно трудно. Труднее, чем ногами драться, — улыбнулся он. — К тому же материалы нужны — шелк, бамбук.

— А правда, что ты фильмы умеешь рисовать? — вдруг спросил Лешка. — Ну, помнишь, рассказывал, что они у тебя в ноутбуке были?

Альгердас молчал. Все, что произошло с ним в последнее время, мешало ему ответить на этот вопрос с уверенностью.

Он хорошо помнил, с чего начались его занятия анимацией. Это был выбор, вот именно сознательный выбор дела, от которого веяло безграничной свободой, а свобода казалась ему главным, что только есть в жизни. Обычное кино было в его представлении делом ограниченным, потому что требовало постоянной оглядки на актеров, на их возможности. В живописи не было движения — во всяком случае, все его опыты во время учебы в полиграфическом институте доказали ему, что он добиться такого движения не умеет. А в анимации возможно было все, этим она его и привлекла. Ну, и еще тем, что ею занимались именно те люди, которые казались ему правильными людьми: любознательные, раскованные, легкие в быту, не связанные банальными житейскими догмами и правилами… Свободные во всех своих проявлениях. Они жили так, как считали нужным, и так же хотел жить он сам, потому и занялся анимацией. Альгердас был уверен, что умственная и житейская свобода и есть главный залог успеха в этом занятии.

И вдруг оказалось, что это не так. Почему не так, он не мог еще объяснить, но при одном воспоминании, например, о фильме под названием «Морфогенезис частоты» ему делалось так противно, просто физически противно, словно он наелся дерьма.

И как теперь ему было отвечать на простой Лешкин вопрос?

Но не ответить было нельзя. Иначе огонек интереса, который наконец разгорелся в Лешкиных глазах, сразу погас бы. А этого Альгердас себе не простил бы.

— Правда, — сказал он. — Только я теперь совсем по-другому хочу их рисовать, чем раньше.

— По-другому — это как? — снова спросил Лешка.

— Ну, мне трудно объяснить… А мы с тобой возьмем и новый фильм нарисуем, — вдруг сказал Альгердас.

Он совсем не собирался ни говорить этого, ни тем более делать. Он вообще не думал ни о каких фильмах — совсем другими мыслями, свербящими, мучительными, была занята его голова.

Но как только он произнес эти неожиданные слова, его охватила такая радость, какой он давно уже не испытывал и не надеялся испытать.

Он смотрел в глаза ребенка, в которых удивление было смешано с доверием и недоверием, и понимал, чего хочет от себя и как этого добиться.

— Как же мы его нарисуем?.. — протянул Лешка. — На бумаге, что ли? Ноутбук-то твой уехал.

— На бумаге, — кивнул Альгердас. — Это от техники, знаешь, гораздо меньше зависит, чем кажется.

— Ну да! — не поверил Лешка.

— Да. Я и сам только сейчас понял. Краски же есть у тебя? Вот мы с тобой мультфильм и нарисуем.