Гиммлер был и самым обыкновенным, и в то же время – весьма незаурядным человеком. Если бы он с самого начала занял в обществе свое место, из него мог получиться толковый исполнитель, аккуратный чиновник или педагог-методист. Но Гиммлер не был посредственностью. При всех своих качествах, присущих обычному «среднему» человеку, он был еще и энергичным фанатиком; воображая себя крупной политической фигурой, Гиммлер был уверен, что примерно через десятилетие станет одним из правителей Европы. Кроме того, настоящее ничтожество никогда бы не сумело стать одной из самых жутких фигур в современной истории. И все же как личность Гиммлер оказался мелковат для той масштабной задачи, на которую замахнулся. До самого конца он оставался обыкновенным буржуа, чей комичный облик вызывал невольную улыбку, – типичным представителем среднего класса, до такой степени преданным своему вождю, что за все время он не сказал в его адрес ни слова упрека.

Сам Гиммлер вряд ли сознавал эту двойственность своей натуры, однако она не могла не сказаться на состоянии его нервной системы. Керстен же кое о чем догадывался, и это знание давало ему определенную власть над своим пациентом. Вот как он пытался объяснить характер этой власти в своих послевоенных воспоминаниях:

«Причиной этих частых желудочных приступов было не слабое здоровье или переутомление, как он полагал; они скорее были следствием его общего психического состояния. Я быстро понял, что могу снять боль на более или менее длительный срок, но излечить его полностью я был не способен… Когда Гиммлер заболевал, я прежде всего старался воздействовать на человеческую сторону его натуры. Когда же он чувствовал себя нормально, Гиммлер-человек оказывался в плену правил и предписаний, которые он сам же придумал, и тогда никто, даже его ближайшие родственники, не могли заставить его сделать что-нибудь идущее вразрез с этими правилами. Если возникал какой-то спорный момент, он действовал строго по закону даже в отношении родных. Это слепое повиновение инструкциям как будто гнездилось в каком-то особом уголке его души, куда были не в силах проникнуть обычные человеческие чувства.

С другой стороны, поскольку это безусловное подчинение закону и правилам имело-таки под собой вполне реальную основу (а такой основой могла быть принадлежность Гиммлера к среднему классу с характерным именно для этого слоя общества образом мышления), человек, способный пробиться к нему сквозь эти социально обусловленные стереотипы, мог рассчитывать на взаимопонимание – достаточно глубокое, чтобы, например, обсуждать с Гиммлером возможность тех или иных действий, которые, будучи осуществлены на практике, полностью противоречили бы приказам фюрера… Гиммлер был оторван от родных корней. Ему совершенно не на кого было опереться, поэтому он радовался, что рядом с ним есть человек, не связанный с партийной иерархией. В такие моменты мне и удавалось получать положительные ответы на мои просьбы»8.

Как видим, этот человек, наделенный огромной тайной властью, на самом деле был управляем собственными амбициями и страхом. Гиммлер прилагал огромные усилия, чтобы соответствовать сложившимся представлениям о той роли, которая, как он считал, была уготована ему судьбой, однако эта задача оказалась ему просто не по плечу. С другой стороны, в человеческой истории вряд ли найдется другой столь же яркий пример того, какие чудовищные преступления способен совершить человек, слепо верящий в неизбежность и необходимость своих деяний.

Высадка союзных войск в Нормандии, начавшаяся ранним утром 6 июня – всего через два дня после освобождения Рима, – застала нацистских лидеров врасплох. Гитлер в это время находился в Берхтесгадене, а Роммель, командовавший армейской группировкой в Голландии, Бельгии и Северной Франции, проводил время с семьей в Ульме. Геринг отдыхал в одном из своих замков на юге Германии, когда ему позвонил его помощник и сообщил тревожные новости. Не мешкая, фельдмаршал созвал срочное совещание в Клессхайме – дворце в стиле барокко неподалеку от Зальцбурга, где в 1942 году Гитлер с почетом принимал Муссолини и Чиано, а в 1944-м распекал строптивого Хорти. На совещании присутствовал и Гиммлер, чей бронепоезд всегда стоял в окрестностях Берхтесгадена, когда Гитлер находился в Оберзальцбурге. Риббентроп прибыл из Фюшла – своего летнего дворца неподалеку от Зальцбурга, где, по свидетельству Шелленберга, он всерьез обдумывал план убийства Сталина из револьвера, замаскированного под авторучку. Гитлер же, услышав новости из Франции, отправился спать и приказал его не беспокоить.

Не сохранилось никаких сведений о том, что обсуждали на этой встрече Гиммлер, Геринг и Риббентроп. Только вторжение могло собрать вместе этих троих без Гитлера, кстати говоря, появившегося во Франции перед своими генералами только 17 июня, то есть на следующий день после запуска по Лондону первой «Фау-2», когда фюрер вызвал Рундштедта и Роммеля на конференцию в Марживале. По свидетельству присутствовавшего на совещании генерала Шпейделя, Гитлер выглядел «бледным и невыспавшимся»; он постоянно вертел в пальцах цветные карандаши, а когда они сели за стол, быстро проглотил рис с овощами, закусив пригоршней таблеток. Своего обещания посетить штаб армии Роммеля фюрер так и не выполнил; вместо этого он вернулся в Берхтесгаден, и в ту же ночь одна из «Фау-2» сбилась с курса и взорвалась рядом с его бункером.

Вновь Гитлер принял Рундштедта и Роммеля только 29 июня, через неделю после того, как русские начали наступление на всех фронтах. Отклонив предложение генералов о перемирии, Гитлер прочел им целую лекцию о своем чудесном оружии. Первого июля он заменил Рундштедта на Клюге. Роммель, оставшись в одиночестве, направил Гитлеру письмо, в котором открыто говорил о том, что поражение во Франции теперь неизбежно. Письмо было датировано 15 июля, а два дня спустя Роммель был серьезно ранен, когда самолет союзников обстрелял его штабную машину.

Ситуация на обоих фронтах день ото дня становилась все хуже. В начале июля русские заняли Польшу и приближались теперь к границам Восточной Пруссии. Гиммлер тем не менее по-прежнему оставался на юге, возле Гитлера, ожидая решения фюрера. Гитлер размышлял до 14 июля. Затем он перенес свой штаб в «Волчье логово», находившееся в Растенбурге в Восточной Пруссии. Гиммлер последовал за ним, но на первой штабной конференции, созванной 15 июля, не присутствовал, так как Гитлер поручил ему сформировать пятнадцать новых дивизий СС для отправки на восточный фронт, где потери были особенно большими. Через пять дней, 20 июля, Гиммлер был назначен командующим Резервной армией, сменив на этом посту генерала Фромма. В этот же день, 20 июля, группа старших офицеров Резервной армии произвела попытку государственного переворота, совершив покушение на Гитлера во время дневного совещания1.

Начальник штаба генерала Фромма полковник фон Штауффенберг подложил бомбу с часовым механизмом под стол для заседаний в том месте, где сидел Гитлер. В 12.42 – через десять минут после того, как Штауффенберг разбил капсулу с кислотой, которая должна была разъесть идущий к запалу провод, бомба взорвалась. Но один из офицеров случайно передвинул контейнер с бомбой на другое место, и взрыв не причинил Гитлеру вреда. В это время Штауффенберг как раз проходил через первый пропускной пункт в Растенбурге, направляясь к самолету, который должен был перенести его в Берлин – к другим заговорщикам, ожидавшим его в штабе Резервной армии на Бендлерштрассе. Штауффенберг был уверен, что Гитлер мертв.