— Ленка, я у тебя переночую, — сообщила я ей с порога.

— С мужем поругалась, — резюмировала Ленка.

— Да он и не муж мне вовсе. Просто в моей квартире каждый день народу все прибавляется. Все милые, славные люди, им весело и хорошо вместе, но… мне не осталось там места.

— Заходи, я постелю тебе на диване, — сказала мне Ленка, и это был самый широкий жест в ее жизни.

Я разделась, принюхиваясь к отвратительному запаху, которым я пропиталась насквозь. Воняло еще чем-то, но я не могла понять чем.

— Слушай, я в душ. Мой на меня борщ вылил, вот кислой капустой и несет!

— Да это от меня несет! — Ленка показала мне марлевый мешочек чем-то заполненный.

— Что это?

— Ковер чищу. «Ваниш» знаешь, сколько стоит?! А у меня капуста перекисла, пропадает! Ее нужно в тряпочку завернуть и этим ковры чистить. Старый бабушкин способ.

Я поняла, что судьба у меня сегодня такая — до утра придется жить в этом духмане и никакой душ не поможет.

— Ленка, пиши книжку полезных советов для бедных!

— Издеваешься? — фыркнула Ленка, встала на карачки и поползла по ковру, отскабливая марлевым мешочком невидимую грязь. В тусклом освещении эта картина выглядела мистической и попахивала извращениями. Я уселась с ногами на диван. Чудный вечерок. Захотелось зареветь, и не просто зареветь, а повыть, поскулить и попричитать.

— Ой! — Ленка, несмотря на то, что имела упор на четыре конечности, потеряла вдруг равновесие и завалилась на пухлый, уютный бочок. Капуста из мешочка вылетела странным фейерверком и разлетелась по ковру. Я засмеялась, а Ленка надулась.

— Весело тебе! Придется теперь ковер на улицу тащить, снегом чистить от рассола. Тьфу! — Ленка скатала ковер в рулон и потащилась в коридор.

— Элка, я твою дубленку одену, а то я шубу свою бензином натерла, она в ванной сохнет!

— Чем ты шубу натерла?!

— Бензин со стиральным порошком мешаешь, шубу раствором мажешь, сушишь, а потом счесываешь. Шикарное средство! Химчистка сейчас знаешь, сколько стоит?

— А я думаю, чем это еще так воняет!

Ленка с трудом втиснулась в мою дубленку, взвалила на плечо ковер и ушла.

Бензина в Ленкином репертуаре еще не было. Впрочем, как и перекисшей капусты. Стирала она, добавляя в воду картофельный сок, из старых колготок делала трусики, зубы чистила… осиновой веточкой, размочаленной на конце в кисточку, а вместо дезодоранта использовала отвар дубовой коры. Где она доставала в Сибири кору дуба, я понятия не имею.

Мне расхотелось рыдать, подвывать, скулить и причитать. Мне захотелось есть. Но рассчитывать здесь даже на бутерброд с маслом не приходилось.

Ленка вернулась быстро. Она вломилась в квартиру как торпеда и почему-то без ковра.

— В меня стреляли! — выкатив глаза, прошептала она.

— В тебя… что?!

— Элка, в меня стреляли, и спасло меня только… меня спас ковер! Я им взмахнула, чтобы забросить на турник, слегка пригнулась и… пуля пробила его в двух местах… Сухой щелчок и две дырки в ковре! Я упала и лежала, пока какая-то тень не умчалась к машине. Машина уехала, я встала, побежала и… наверное, тот кто стрелял, думал, что убил меня. Элка! За что?!!

— Где ковер?!

— На улице бросила. Я к нему теперь не притронусь! Элка, за что?!

Не одеваясь, я помчалась во двор, приволокла ковер, включила свет во всем доме, и стала ползать по ковру, как это делала недавно Ленка. Плотный ворс был действительно пробит в двух местах. В происхождении маленьких дырочек сомнений быть не могло. Я ни черта не понимаю в калибрах, но такие отверстия кого угодно жизни лишат. Даже ковер.

— Доэкономилась, — сказала я Ленке. — Купила бы «Ваниш», не пришлось бы в двенадцать ночи во двор переться.

— Элка, за что?! — затряслась в истерике Ленка. — Я квартиру «чистую» купила, живу одна, экономность моя кроме меня никого не касается… а-а-а… Элка!!! Это же в меня баптисты стреляли!.. А-а-а!!!

Вторым бзиком, после экономии, у Ленки была боязнь баптистов. Кто и когда напугал бедную девочку, я не знаю, но она панически боялась сектантов вообще, и баптистов, в частности.

— Элка, — зарыдала Ленка, — я знаю, они выслеживают одиноких людей и пытаются завладеть их квартирами! Элка, а-а-а!!! — Слезы и сопли придали Ленке вполне симпатичный вид, гораздо более симпатичный, чем когда она раздумывала, чем заменить дорогую бытовую химию.

— А-а-а!!! В милицию! Позвони-и-и…

— Заткнись, — я толкнула ее в плечо, и она плюхнулась на диван, растеклась по нему квашней. — Заткнись, Ленка, и не ори. Стреляли не в тебя.

— Ка-ак… не в меня?..

— Стреляли в меня. Просто ты была в моей дубленке. Росточком тебя бог не обидел, стрижка короткая, на улице темно, вот и… перепутали.

— Элка… за что?! — завела она старую песню. — А ты знаешь, — вдруг вполне вменяемым голосом сказала она, — ведь это была баба. Я видела. Силуэт был женский.

Конечно, я не стала звонить в милицию. В последнее время появилось столько обстоятельств, из-за которых я бы не хотела иметь дело с людьми в погонах, что я предпочитаю разбираться со своими проблемами сама. Ленку я тоже убедила никуда не звонить. Она порыдала немного, но успокоилась и даже напоила меня чаем без сахара перед сном.

— А это точно в тебя стреляли? — спросила она, когда я утром в воскресенье собралась от нее уходить.

— Ленка, ты же знаешь, что по роду работы я всегда ковыряюсь в делах, в которых не стоит ковыряться.

— Да уж, — засмеялась Ленка. Кажется, она мне поверила и была счастлива, что лично ей ничего не грозит. — Элка, а ты мне теперь за ковер должна! Он был почти новый.

Все воскресенье я проторчала на работе. В редакции никого не было, и я весь день просидела за компьютером, раскладывая пасьянс за пасьянсом. Весь день я пыталась честно ответить себе на вопрос: действительно ли я верю, что стреляли в меня, а не в Ленку. Я снова и снова взвешивала все «за» и «против», и каждый раз приходила к выводу — никаких «против» нет, есть только «за».

У Ленки был маленький, но стабильный бизнес, она никогда никому не переходила дорогу, вела замкнутый образ жизни и выделялась только своими чудачествами вроде тех, что могла облить шубу бензином, или начать марать свой ковер кислой капустой. У Ленки не было друзей, но и врагов не было, она не нужна была никому, даже… баптистам. В нее некому было стрелять. Зато в меня… Кто только не мог мечтать продырявить мне дубленку!

Этого могли хотеть те, кто узнал, что я очень интересуюсь делом Грибанова; те, кто мог знать, что кейс у Бизона и я не упущу возможности придать огласке компромат на все крупнейшие страховые компании города; мне могли мстить оставшиеся на свободе люди наркобарона Якова — ведь не всех же мы упрятали за решетку! В меня могли стрелять люди Гона, чтобы отомстить Бизе за нетрудоспособность шефа, в конце концов, меня могла ненавидеть какая-нибудь истеричная, длинноволосая учительница, имеющая серьезные виды на «супербизона» Глеба Сазонова и считающая, что именно я — помеха для ее счастья. Доходя до этого места, я пела песенку про «Муси-пуси», и опять начинала сначала.