- Это неправда. Единственные деньги, что я держу в доме, - у меня в бумажнике, и это всё. 20-30 долларов.

- Давай поглядим.

- Пожалуйста.

Рамон извлек бумажник. Там лежала одна двадцатка и три бумажки по доллару.

Линкольн выхватил его:

- Я забираю!

- Что с вами такое, Линкольн? Если вам нужны деньги, берите. Только бумажник отдайте. Там внутри мои вещи - права, всякие необходимые мелочи.

- Пошел на хуй!

- Что?

- Я сказал "ПОШЕЛ НА ХУЙ"!

- Послушайте, я вынужден попросить вас, мальчики, покинуть этот дом. Вы становитесь буйными!

- Вино есть еще?

- Да, да, есть и еще! Можете все забирать - десять или двенадцать бутылок лучших французских вин. Пожалуйста, забирайте и уходите! Умоляю вас!

- За свои 5 штук ссышь?

- Я искренне вам говорю: здесь нет никаких спрятанных пяти тысяч. Говорю вам искренне от самого сердца - здесь нет никаких 5 тысяч!

- Ах ты хуесос лживый!

- Почему обязательно так грубить?

- Хуесос! ХУЕСОС!

- Я предложил вам свое гостеприимство, свою доброту. А вы звереете и становитесь очень недобрыми.

- Это что - жрачка, что ты нам на тарелке вынес? И ты это называешь едой?

- Чем она вас не устроила?

- ЭТО ЕДА ПЕДИКОВ!

- Я не понимаю?

- Маленькие маринованные оливки... яйца фаршированные. Мужчины такую срань не едят!

- Но вы же съели.

- Так ты еще пререкаться, ХУЕСОС?

Линкольн вскочил с оттоманки, шагнул к Рамону в кресле, съездил ему по лицу, жестко, всей ладонью. 3 раза. У Линкольна были большие руки.

Рамон уронил голову, заплакал.

- Простите. Я только пытался сделать все, что могу.

Линкольн взглянул на брата:

- Видишь? Ебаный хлюздя! РЕВЕТ КАК МАЛЕНЬКИЙ! НУ, Я ЕМУ СЕЙЧАС ПОРЕВУ! Я ЕМУ СЕЙЧАС ТАК ПОРЕВУ, ЕСЛИ ОН 5 ШТУК СВОИ НЕ ВЫХАРКАЕТ!

Линкольн взял бутылку, крепко к ней приложился.

- Пей, - сказал он Эндрю. - Нам еще работа предстоит.

Эндрю тоже крепко приложился к своей бутылке.

Затем, пока Рамон плакал, они оба сидели и пили вино, поглядывая друг на друга и размышляя.

- Знаешь, что я сделаю? - спросил Линкольн у брата.

- Что?

- Я заставлю его у меня отсосать!

- Зачем?

- Зачем? Да просто смеху ради, вот зачем!

Линкольн отхлебнул еще, подошел к Рамону, поднял за подбородок его голову:

- Эй, уёбище...

- Что? О пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ!

- Ты у меня хуй сосать будешь, ХУЕСОС!

- О нет, прошу вас!

- Мы знаем, что ты гомик! Готовься, уёбок!

- НЕТ! ПРОШУ ВАС! ПРОШУ!

Линкольн пробежался пальцами по своей ширинке.

- ОТКРЫВАЙ РОТ!

- О нет, пожалуйста!

На этот раз Линкольн ударил Рамона сжатым кулаком.

- Я люблю тебя, Рамон: Соси!

Рамон открыл рот. Линкольн всунул кончик своего члена ему между губ.

- Укусишь меня, уёбище, - и я тебя УБЬЮ!

Рамон, плача, начал сосать.

Линкольн шлепнул его по лбу.

- ЖИВЕЙ давай! Больше жизни!

Рамон задвигал челюстями быстрее, пустил в ход язык. Затем, чувствуя, что сейчас кончит, Линкольн схватил Рамона за волосы на затылке и вогнал его до самого основания. Рамон подавился, задохнулся. Линкольн оставил его во рту, пока он не опустел.

- Так! Теперь отсоси у моего брата!

Эндрю сказал:

- Линк, да я лучше не буду.

- Зассал?

- Нет, не в этом дело.

- Кишка тонка?

- Нет, нет...

- Хлебни-ка еще.

Эндрю хлебнул. Чуть-чуть подумал.

- Ладно, пусть пососет.

- ЗАСТАВЬ ЕГО!

Эндрю встал, расстегнул ширинку.

- Готовься сосать, уёбок.

Рамон сидел и плакал.

- Подними ему голову. Так ему по-настоящему нравится.

Эндрю поднял голову Рамона.

- Мне не хочется тебя бить, старик. Открой рот. Это недолго.

Рамон раздвинул губы.

- Во, - сказал Линкольн. - Видишь, сосет. И никакой суеты.

Рамон задергал головой энергичнее, пустил в ход язык, и Эндрю кончил.

Рамон выплюнул все на ковер.

- Сволочь! - сказал Линкольн. - Ты должен был это проглотить!

Он подошел и дал Рамону пощечину - тот уже перестал плакать и, похоже, пребывал в каком-то трансе.

Братья опять уселись, допили вино из бутылок. Нашли в кухне еще. Вынесли в гостиную, раскупорили и приложились снова.

Рамон Васкес уже напоминал восковую фигуру покойной Звезды в Голливудском Музее.

- Получим свои 5 штук и отвалим, - сказал Линкольн.

- Он же говорит, что их тут нету, - сказал Эндрю.

- Педики - прирожденные вруны. Я их из него вытрясу. Ты сиди и винцо себе пей.

А я этим гондоном займусь.

Линкольн поднял Рамона, перевалил себе через плечо и отнес в спальню.

Эндрю остался сидеть и пить вино. Из спальни доносились какие-то разговоры и крики. Тут он увидел телефон. Набрал нью-йорскский номер, за рамонов счет. Там жила его бикса. Она свалила из Канзас-Сити за лучшей жизнью. Но до сих пор писала ему письма. Длинные. Жизнь пока не улучшалась.

- Кто?

- Эндрю.

- О, Эндрю, что-нибудь случилось?

- Ты спала?

- Собиралась ложиться.

- Одна?

- Ну конечно же.

- Так вот, ничего не случилось. Этот парень меня в кино протащит. Говорит, у меня лицо утонченное.

- Ох, это же чудесно, Эндрю! У тебя прекрасное лицо, и я тебя люблю, сам знаешь.

- Конечно. Как у тебя там, киска?

- Не очень, Энди. Нью-Йорк - холодный город. Все только в трусики норовят залезть, им одного подавай. Я официанткой работаю, сущий ад, но думаю, что получу роль во внебродвейской пьесе.