– Энн, чего ты добиваешься? – простонал Томас, зажмурившись.

– Почему ты не глядишь на меня? Почему отказываешься видеть меня настоящую?

И Томас поднял голову и открыл глаза. Мы замерли на обочине, по колено в траве. Взгляды и характеры крест-накрест – от столкновения звон по округе пошел. Наконец Томас тяжко вздохнул, запустил пятерню в волосы и направился ко мне. Он приблизился почти вплотную, будто собирался поцеловать меня, после чего встряхнуть как следует, дурь выбить из моей головы.

То же самое хотелось сделать мне.

– Насколько я помню, у Энн глаза были зеленые, как трава. Твои глаза холоднее оттенком – они похожи на волну морскую. И зубы у тебя гораздо более ровные, – прошептал Томас.

Еще бы. У моей прабабушки точно денег не было на такую роскошь, как брекеты; может, и сами брекеты тогда еще не изобрели, даже для богатых. Томас всё глядел на мой рот, вдруг пальцем коснулся верхней губы – и отдернул руку. После изрядной паузы он заговорил глухо, как человек, вынужденный признать очевидное, но причиняющее боль обстоятельство.

– У тебя между верхних передних зубов был зазор. Что его больше нет, я заметил, когда помогал тебе умываться. Помню, ты сквозь этот зазор всякие мелодии насвистывала. Шутила, мол, это твой единственный музыкальный талант.

Я коротко рассмеялась, таким образом частично выпустив пар.

– Сам видишь, что мои зубы не годятся для художественного свиста.

Произнесено было с небрежностью, словно о незначительной детали. На самом деле, когда Томас сказал про зазор, у меня дыхание перехватило.

– Смеешься ты по-прежнему. Точь-в-точь как Оэн. Но теперь в тебе появилась твердость Деклана. Это что-то сверхъестественное, это жуть наводит. Впечатление, будто вернулась не только Энн, а еще и Деклан. Они оба – в тебе, понимаешь?

– Я-то понимаю. А вот до тебя всё никак не дойдет.

Его лицо исказилось – видимо, количество невероятностей превысило некий лимит, впрочем, Томас продолжал говорить едва слышным шепотом, будто и не ко мне обращался:

– Ты очень, очень похожа на прежнюю Энн. – Впервые проведя вслух границу между нами, Томас поежился. – Ни на первый взгляд, ни на второй различий не заметить. Но вот одно из них: прежняя Энн была… гораздо ярче.

Томас, кажется, употребил это слово потому, что не нашел более подходящего. Я почувствовала, что густо краснею.

– А я, выходит, мышь серая?

– Кто-кто?

Он рассмеялся, будто от удачной шутки. Напряжение его как рукой сняло. Во мне закипела обида. Я всегда считала себя яркой личностью и вдобавок знала, что красива.

– Я не о внешних данных, – принялся объяснять Томас. – Я имел в виду, что прежняя Энн очень походила на алмаз резкой огранки – сверкающий и острый. В ней не было благословенной тишины, которая есть в тебе. Темперамент, напор, непримиримость – вот ее черты. В прежней Энн пылала вечная жажда. Мадонна освободительной борьбы, прежняя Энн, как бы это сказать… отпугивала. Утомляла. Возможно, она сознательно поддерживала в себе огонь. Ты и впрямь другая. Твоя мягкость восхитительна. Мягкие волосы, мягкий взор, грудной голос, нежная улыбка – как не хватает этого в нынешней Ирландии! Вот и объяснение, почему Оэн сразу тебя принял и настолько к тебе привязался.

Ах вот он о чем! Обида живо улеглась. Совсем другое чувство сменило ее.

– Ты отлично вписалась. Говоришь с мурлыкающим акцентом, как и все мы. Как прежняя Энн. Только иногда выходишь из роли. Ляпнешь какое-нибудь словечко – и в тебе проглядывает другая женщина. Та, из будущего. Которой ты себя называешь.

– Которой я себя называю, – эхом повторила я. Мне-то казалось, стадия полного неверия уже пройдена. Как бы не так. – Можешь сколько угодно сомневаться, Томас, а факт остается фактом. Сделай над собой усилие, пожалуйста, притворись, что веришь мне. Обращайся со мной как с женщиной из будущего. Ты ведь уже убедился, что мне многое известно о грядущих событиях и почти ничего – о якобы моем прошлом. А назвать такое состояние можно хоть безумием, хоть ложью, хоть болезнью. Суть остается прежней. Я – не Энн Финнеган Галлахер. Ты сам это понял. В глубине души ты давно знал. Я представления не имею, как зовут соседей и владельца магазина в Слайго, я не привыкла заплетать волосы и прицеплять к кошмарному корсажу не менее кошмарные чулки. Женщины твоего времени поголовно разбираются в кулинарии и сами себе шьют – я отродясь к плите не подходила и иголку с ниткой в руки не брала. Я не стряпаю, не шью и риверданс[43] не отплясываю! – Выговорившись, я оттянула пальцем корсетную резинку, отпустила – и получила щелчок по бедру.

Несколько бесконечных мгновений Томас таращился на меня – и вдруг его губы стали кривиться. Он прикрыл рот рукой, он делал неимоверные усилия, чтобы совладать с эмоциями, но смех прорвался, и его было уже не остановить.

– Риверданс? – переспросил Томас, икая. – Это еще что за зверь?

– Ну как же! Ирландский народный танец. Тебе ли не знать?

Я вытянула руки по швам и принялась неловко подпрыгивать, сбиваясь с ритма и взбрыкивая по-козьи.

Томас прыснул, повторил слово «риверданс», упер руки в бока и продемонстрировал, какова настоящая ирландская чечетка. Он двигался без малейших усилий; он, не в ущерб танцу, смеялся над моими потугами повторять за ним. Он был великолепен. Словно под звуки одному ему слышных скрипок, Томас, держа ритм, выскочил обратно на дорогу и пустился плясать в сторону Гарва-Глейб. Тучи наконец-то прорвало. Ливень смыл с доктора Смита угрюмость и неверие, ливень выпустил Сумасшедшего Тома. Секунда – и мы перенеслись в Дублин, в кресло-качалку, в тот вечер, когда мои немыслимые признания не позволили случиться близости между нами.

* * *

В дом мы не пошли. Там нас встретили бы минимум четверо О'Тулов плюс Бриджид. Нет, Томас резко свернул к амбару, где чудесно пахло свежим сеном, где фыркала кобыла и тоненько ржал жеребенок. Заложив двери засовом, Томас прижал меня к стене, его рот оказался у моего уха.

– Если ты безумна, то и я таков. Я – Том Мозги-Набекрень, а ты будь моей Безумной Джейн.

Даром что пульс мой зашкаливал, а пальцы уже ворошили Томасову шевелюру, я не могла не улыбнуться этой аналогии с героями стихов Йейтса[44].

– Мне действительно крышу снесло, – шептал Томас. – Весь последний месяц я медленно, но верно сходил с ума! – Неровное дыхание щекотало мне ухо, колыхало прядь волос. – Я запутался. Не представляю, во что это выльется. Дальше завтрашнего дня не заглядываю, ну или, по крайней мере, дальше следующей недели. Не могу отделаться от мысли, что ты – вдова Деклана, а значит, я не должен желать тебя.